Одеяние бедуина балахон с длинными рукавами и
головной убор. Он разом сдернул одежду с веревки. Скинул пальто, надел балахон
и покрывало, оторвал кусок веревки и обвязал им голову.
Теперь он выглядит как араб. Только с голубыми
глазами. Но он знал, где можно взять пару темных очков: он видел их на базаре.
А базар находится по дороге к музею.
Он помчался еще быстрее.
Вернувшись накануне вечером из отеля «Шеферд»,
Генри не просыхал. Короткий разговор с Эллиотом почему-то сильно взволновал
его.
Он постоянно напоминал себе, что ненавидит
Эллиота Саварелла, что вот-вот отправится в Америку, где уже никогда не
встретится ни с Эллиотом, ни с ему подобными.
И все-таки воспоминание об этой встрече не
давало Генри покоя. Каждый раз, возвращаясь мыслями к тому разговору, он видел
Эллиота, смотревшего на него с нескрываемым презрением. И снова слышал холодную
ненависть в его голосе.
Нужно иметь крепкие нервы, чтобы посметь
обращаться с Генри подобным образом. Давным-давно, после одной неприятной
истории, Эллиот был в его руках. Генри мог уничтожить его, но не стал, потому
что это показалось ему жестоким. Он всегда был уверен в том, что Эллиот
испытывает к нему благодарность, он не сомневался, что именно из-за той давней
истории Эллиот неизменно вежлив и терпелив. Потому что все эти годы Эллиот на
самом деле проявлял удивительное терпение.
Но только не вчера. А самое ужасное, что
ненависть Эллиота была зеркальным отражением той ненависти, которую Генри
испытывал ко всем, с кем был знаком. Это огорчало Генри и выводило из себя. И
пугало.
«Надо уехать от них, от всех, – думал
он. – Они только и заняты тем, что критикуют и осуждают меня, хотя сами
недалеко от меня ушли».
Когда они уедут из Каира, он как следует
отмоется, бросит пить, вернется в «Шеферд» и мирно проспит несколько дней.
Потом заключит сделку с отцом и поедет в Америку, а там, может, ему улыбнется
фортуна.
А сейчас у него не было никакого желания
играть. Сегодня не будет никакой игры; он с легкостью откажется от нее и
позволит себе наслаждаться шотландским виски, полеживая в этом уютном кресле и
поглощая приготовленную Маленкой еду.
Маленка в последнее время слишком часто стала
ворчать и придираться. Она только что приготовила английский завтрак и хотела,
чтобы он сел за стол. Генри слегка шлепнул ее и попросил оставить его в покое.
Тем не менее она продолжала суетиться. Генри
слышал, как засвистел чайник. Маленка накрыла небольшой столик во дворе.
Ну и ладно, черт с ней. У него есть три
бутылки виски – этого вполне достаточно. Может, позже ему удастся выпроводить
ее куда-нибудь. Ему нравится бывать здесь в одиночестве. Пить, курить и
предаваться мечтам. Слушать граммофон. Генри привык даже к этому проклятому
попугаю.
Сейчас он решил вздремнуть, а попугай,
естественно, заорал, защелкал, забегал взад-вперед по своей клетке. Африканские
серые попугаи обожают висеть вниз головой. Вообще-то, эта птица всегда
напоминала Генри гигантское насекомое. Когда Маленки не будет дома, надо его
прибить.
Он уже задремывал, находясь на грани
бодрствования и сна. Сделал еще один глоток виски, и голова его склонилась к
плечу. Дом Джулии, библиотека, мумия кладет руку ему на плечо, в горле
застревает пронзительный вопль…
– Господи!
Генри вскочил с кресла, бокал выскользнул из
руки. Хоть бы прекратился этот проклятый кошмар…
Эллиоту пришлось остановиться, чтобы перевести
дух. Два выпуклых глаза изучающе смотрели на него поверх черной саржи.
Казалось, женщине хотелось взглянуть на него украдкой, но полусъеденные веки не
давали возможности прикрыть глаза. Рука поправила покрывало, словно женщина
хотела спрятаться от взгляда Эллиота.
Нашептывая латинские слова, граф попросил ее
подождать немного. Кеб не мог подъехать ближе к дому, который был им нужен.
Осталось пройти несколько шагов.
Эллиот вытер лоб носовым платком. Так,
минуточку. Рука. Рука, которая придерживала черную ткань возле рта. Он снова
взглянул на нее. Рука менялась в лучах жаркого солнца Рана, обнажавшая костяшки
пальцев, почти затянулась!
Эллиот некоторое время изучал руку, потом
перевел взгляд на глаза женщины. Да, появилось что-то вроде век, и теперь
длинные, изогнутые черные ресницы прикрывали бугристую, изъеденную плоть.
Он снова обнял женщину, и она тут же прижалась
к нему – нежное, трепещущее существо. И тяжело вздохнула.
Эллиот вдруг ощутил исходящий от нее аромат
духов, дорогих, сладких, изысканных. В этом аромате слышались запахи пыли,
глины, речного ила, но очень легкие, почти неуловимые. А запах духов был стоек
и силен. Сквозь тонкую саржу Эллиот чувствовал тепло ее тела.
Ну и зелье! Какое могучее!
– Сюда, сюда, моя дорогая, – сказал
он по-английски. – Мы уже совсем близко. Вон та дверь в конце дома.
Он почувствовал, как женщина обнимает его. Она
легонько поддерживала его, принимая на себя тяжесть его тела. Боль в левом
бедре утихла. Эллиот с облегчением засмеялся. Нет, он чуть было не засмеялся,
но не смог. Просто пошел дальше, и женщина помогала ему идти, пока они не
добрели до двери.
Здесь он с минуту отдыхал, а потом забарабанил
в дверь кулаком.
Больше он не мог ступить ни шагу.
Долго ничего не было слышно. Эллиот постучал
еще раз.
Потом донесся звук отодвигаемого засова, и
появился Генри, дрожащий, небритый, в зеленом шелковом халате.
– Какого черта тебе надо?
– Позволь мне войти.
Он толкнул дверь и ввел женщину в комнату. Она
спряталась у него за спиной, чтобы Генри не увидел ее лица.
Эллиот заметил, что обстановка в доме
роскошная: ковры, мебель, хрустальные графины на мраморных столиках. Сквозь
арочный проход, ведущий во двор, Эллиот увидел темнокожую красавицу в костюме
танцовщицы – наверное, это и есть Маленка. Она ставила на столик поднос с
горячей едой. Возле белой садовой стены росли маленькие апельсиновые деревья.
– Кто эта женщина? – спросил Генри.
Все еще крепко прижимая спутницу к себе, Эллиот
направился к стулу. Генри смотрел на ноги женщины: при каждом ее шаге видны
были голые кости. Во взгляде Генри мелькнуло изумление, смешанное с
отвращением.
– Кто она такая? Зачем ты привел ее сюда?
Попятившись, Генри наткнулся на колонну арочного прохода и изрядно стукнулся.
– С ней что-то неладно, – выдохнул
он.
