– Она была последней царицей Египта. И
единственной, кому я рассказал всю правду.
– Но, Рамзес, неужели она в самом деле
отказалась от эликсира?
Он помолчал, словно не хотел отвечать. Потом
все-таки произнес:
– Она отказалась от него – по-своему.
Видишь ли, она не могла до конца понять, что представляет собой этот эликсир.
Позднее она умоляла меня дать его Марку Антонию.
– Понятно. Странно, как я не догадалась.
– Марк Антоний разрушил и свою, и ее
жизнь. Она сама не знала, о чем просит. Она не понимала, во что это выльется:
эгоистичные царь и царица, обладающие страшной властью. И потом, им захотелось
бы узнать и саму формулу. Неужели Антоний не пожелал бы создать армию,
состоящую из бессмертных?
– О господи! – прошептала Джулия.
Вдруг Рамзес остановился и отодвинулся от нее.
Они отошли от храма на довольно большое расстояние, и он оглянулся, чтобы снова
увидеть гигантские статуи.
– Но почему ты записал свою историю на
свитках? – спросила Джулия.
– Трусость, любовь моя. Трусость и мечта
о том, что кто-нибудь когда-нибудь обнаружит меня, узнает мою странную повесть
и снимет бремя тайны с моих плеч. Я проиграл, любовь моя. У меня не хватило
сил. И я погрузился в дрему и оставил там свою историю… Бросил вызов судьбе. Я
больше не мог оставаться сильным.
Джулия подошла к нему и обвила его руками, но
Рамзес даже не взглянул на нее. Он все еще смотрел на статуи, и в глазах его
блестели слезы.
– Может быть, я мечтал, что когда-нибудь
меня опять разбудят для новой жизни. Я окажусь среди мудрых людей… Может быть,
я мечтал о ком-то… кто примет вызов. – Его голос дрогнул. – И я
больше не буду одиноким странником. И тогда Рамзес Проклятый снова станет
Рамзесом Бессмертным.
Казалось, эти слова удивили его самого. Он
посмотрел на Джулию и, обхватив ее за плечи, приподнял над землей и поцеловал.
Она не сопротивлялась. Почувствовала, как его
руки поднимают ее. Склонила голову ему на грудь, и он понес ее к палатке, к
мигающему костру. Звезды падали на далекие сумрачные холмы. Пустыня напоминала
спокойное море, раскинувшееся во все стороны вокруг теплого убежища, в которое
они вошли.
Здесь пахло расплавленным воском. Рамзес
усадил Джулию на шелковые подушки, на темный ковер с вытканными цветами.
Танцующий свет свечей заставил ее закрыть глаза. От шелка пахло духами. Этот
шатер он сделал для нее, для себя, для такой минуты.
– Я люблю тебя, Джулия Стратфорд, –
прошептал он ей на ухо. – Моя английская царица. Моя красавица.
Его поцелуи завораживали Джулию. Закрыв глаза,
она легла на спину и позволила расстегнуть свою кружевную блузку и крючки на
юбке. Наслаждаясь собственной беззащитностью, она чувствовала, как он снимает с
нее сорочку и корсет и стягивает длинные кружевные панталоны. Она лежала
обнаженная и смотрела на него, стоящего над ней на коленях, смотрела, как он
снимает с себя одежду.
Он был царственно красив: отблески пламени
играли на широкой обнаженной груди, плоть напряглась… Джулия почувствовала на
себе приятную тяжесть его тела. Из глаз ее брызнули слезы – слезы облегчения.
Слабый стон сорвался с ее губ.
– Отопри дверь, – прошептала
она. – Врата девственности. Открой их – и я твоя навеки.
Он вошел в нее. Боль, крошечная, точечная
боль, которая тут же сменилась все нарастающим наслаждением.
Джулия осыпала его страстными поцелуями,
слизывая жар и соль с его шеи, лица, плеч. Он вонзался в нее снова и снова, и
она выгнулась дугой, приподнялась, чтобы крепче прижаться к нему.
Когда первая волна захлестнула ее, Джулия
закричала так, словно умирала. Она слышала, как из горла царя вырвалось
сдавленное рычание: он тоже пришел к финалу.
Но это было только начало.
Эллиот видел, как втянули наверх веревочную
лестницу. В бинокль он разглядел среди пологих песчаных дюн далекий огонек
палаточного лагеря, крошечную фигурку слуги, верблюдов.
Он встал и, держа трость на весу, чтобы не
шуметь, пошел по палубе к двери в каюту Рамсея. Потянул за ручку – не заперто.
Эллиот вошел в полуосвещенное помещение.
«Эта идея превратила меня в трусливого
воришку», – подумал он. Но остановиться не мог. Эллиот не знал, сколько
лет ему осталось прожить. И вот теперь, при тусклом свете луны, пробивавшемся
сквозь маленькое окошко, он обыскивал чужой гардероб с аккуратно развешанной на
плечиках одеждой, шарил в ящиках комода, копаясь в рубашках и белье, осмотрел
даже пустой чемодан. В каюте секретной формулы не оказалось. Или она была
тщательно спрятана.
Наконец он сдался. Подошел к столу и уставился
на стопку книг по биологии. И тут ему бросилось в глаза что-то черное и
уродливое – и он замер в испуге. На листе бумаги лежала скрюченная, высохшая
кисть мумии.
Какой же он идиот! Стыдно. И все-таки он стоял
без движения и смотрел на эту скрюченную руку. Сердце в груди сильно
колотилось, потом появилась обжигающая боль под лопаткой, которая всегда
сопровождала подобные эксцессы, а затем онемела левая рука Эллиот стоял не
двигаясь и старался дышать ровнее и глубже.
Наконец он успокоился, вышел и плотно закрыл
за собой дверь.
«Трусливый воришка», – подумал он, грузно
навалился на трость с серебряным набалдашником и побрел по палубе к салону.
Уже рассветало. Они вышли из теплой палатки и,
завернувшись в шелковые простыни, зашагали к заброшенному храму. То и дело они
останавливались и занимались любовью прямо на песке, а потом лежали в
полумраке, и он смотрел на звездное еще небо – царь, построивший некогда этот храм.
Слов больше не было. Было только тепло его
обнаженного тела и руки, обнимавшей ее. И прохлада обвивавшего ее гладкого
шелка.
Показался краешек солнца Эллиот дремал в
кресле. Он услышал, как к борту подплыла лодка, как зашуршала по обшивке
веревочная лестница вернулись двое любовников. Он слышал их торопливые
крадущиеся шаги. И опять стало тихо.
Когда он снова открыл глаза, рядом стоял сын.
В мятом костюме, словно и не ложился спать, небритый, измученный. Эллиот видел,
как Алекс вытащил сигарету из лежавшего на столе портсигара из слоновой кости и
закурил.
Наконец Алекс заметил отца. Некоторое время
оба они молчали, потом сын улыбнулся своей застенчивой улыбкой.
– Знаешь, отец, – медленно произнес
он, – хорошо бы вернуться в Каир. Я соскучился по цивилизации.
– Ты хороший человек, сынок, –
ласково сказал Эллиот.
