Но образ Джулии Стратфорд тут же растаял.
Теперь он видел Клеопатру. «Через двадцать четыре часа мы будем в Александрии».
Он увидел приемный зал во дворце, длинный
мраморный стол и ее, юную царицу, такую же юную, какой сейчас была Джулия
Стратфорд: Клеопатра беседовала со своими советниками и послами.
Он наблюдал за ней из прихожей. Его не было в
Александрии долгое время, он странствовал на севере и востоке, побывал в
королевствах, которые в прежние века были ему незнакомы. Возвратившись прошлой
ночью, он отправился прямо к ней в спальню.
Всю ночь они предавались любви. Раскрытые окна
выходили на море. Она изголодалась по нему, как и он по ней: несмотря на то что
за прошедшие месяцы у него были сотни женщин, любил он только Клеопатру, и
страсть его была так сильна, что под конец он причинил ей боль, – и
все-таки она поощряла его, крепко прижимала к своему телу и снова и снова
принимала его.
Аудиенция закончилась. Рамзес видел, как
Клеопатра отослала придворных. Она встала с трона и направилась к нему –
высокая женщина с волшебными формами, с длинной нежной шеей, с блестящими
черными волосами, забранными в высокую прическу на затылке – на римский манер.
Лицо ее хранило надменное выражение, которое
подчеркивал высоко вздернутый подбородок. Ей надо было казаться сильной и
холодной, чтобы хоть немного умерить врожденную соблазнительность.
Но, едва отдернув занавес, она повернулась к
царю и улыбнулась, и глаза ее засияли чудесным светом.
Было время, когда он знал людей только с
карими глазами – он был единственным голубоглазым среди них, и лишь потому, что
выпил эликсир. Потом он путешествовал по дальним странам, по землям, о которых
египтяне ничего не знали. Там он встречал смертных мужчин и женщин с голубыми
глазами. Но, несмотря на это, только карие глаза казались ему настоящими,
неподдельными, он умел читать только по карим глазам.
У Джулии Стратфорд были карие глаза, огромные,
ласковые и выразительные – такие же, как у Клеопатры в те далекие дни, когда
она обнимала его.
«Ну, что мы будем изучать сегодня?» – спросила
царица по-гречески, на том единственном языке, на котором они разговаривали
друг с другом. В ее взгляде таилась память о минувшей ночи любви.
«Очень простые вещи, – ответил он. –
Переоденься, и пойдем на улицу, погуляем среди людей. Ты увидишь то, чего не
видела ни одна царица. Вот чего я хочу».
Александрия. Какой он увидит ее завтра? Это
был греческий город с мощенными камнем улицами и белыми стенами домов, с
купцами, съезжавшимися со всего света; это был порт, населенный ткачами,
ювелирами, стеклодувами, мастерами по выделке папируса. Они работали возле
гавани, в маленьких лавчонках огромного рынка.
Они прошли вдвоем через базар, одетые в
бесформенные робы, которые надевают на себя мужчины и женщины, не желающие быть
узнанными. Двое, странствующие во времени. Он так много рассказывал ей: о своих
северных странствиях, о долгом путешествии в Индию. Он ездил на слонах и своими
глазами видел священного тигра. Он был в Афинах, куда ездил послушать великих
философов.
Что же он узнал? Что Юлий Цезарь, римский
полководец, завоевал мир; что он завоюет и Египет, если Клеопатра не остановит
его.
О чем она думала в тот день? Неужели она
слушала его вполуха, не придавая значения его горьким советам? Что она увидела
в простых людях, окружавших ее? Какими она видела женщин и ребятишек,
надрывавшихся у ткацких станков и в прачечных? Матросов всех национальностей,
рыскающих в поисках развлечений?
Они заходили в школы – послушать учителей.
Наконец они остановились на грязной площади.
Клеопатра попила воды из общественного колодца, из общей кружки.
«Вкус точно такой же», – сказала она с
задорной улыбкой.
Он помнит, как кружка упала в холодную глубину
и звук эхом прокатился по каменным стенам колодца. Он помнит стук: молотов,
доносившийся с пристани, видит узкую улочку, а справа вдали – мачты кораблей,
похожие на лес без листьев.
«Чего ты хочешь от меня, Рамзес?» – спросила
она.
«Чтобы ты стала мудрой царицей Египта. Я уже
говорил это тебе».
Клеопатра взяла его за руку и заставила взглянуть
на себя.
«Ты хочешь большего. Ты готовишь меня для
чего-то более важного».
«Нет», – возразил он, но это была ложь:
он впервые солгал ей. Боль усилилась, стала нестерпимой. «Я одинок, моя
возлюбленная. Я одинок среди смертных». Но этого он ей не сказал. Он стоял и
думал о том, что он, бессмертный, не сможет жить без нее.
А что было потом? Еще один вечер любви, возле
моря, которое постепенно превращалось из лазоревого в серебристое и наконец,
когда взошла полная луна, стало черным. И окружавшая их позолоченная мебель,
висячие лампы и аромат благовоний, и где-то в алькове, в отдалении, мальчик
играл на арфе и пел на древнем египетском языке печальную песню, слов которой
сам не понимал. Зато их понимал Рамзес.
Воспоминание за воспоминанием. Его дворец в
Фивах. Тогда он еще был смертным, как все, и боялся кончины, и боялся унижений.
Тогда у него был гарем из ста жен, который казался ему обузой.
«Сколько любовников было у тебя с тех пор, как
я уехал?» – спросил он Клеопатру.
«О, было много-много мужчин, – ответила
она низким, почти мужским голосом. – Но ни один из них не был любовником».
Любовники будут. Будет Юлий Цезарь, а потом
еще один, из-за которого она забудет все, чему Рамзес ее учил. «Ради Египта!» –
рыдала она. Но просила она не ради Египта Потому что Египтом тогда была
Клеопатра. А Клеопатра жила ради Антония…
Светлело. Туман над морем начал рассеиваться –
теперь он видел мерцающую темно-голубую гладь воды. Высоко наверху появилось
бледное солнце. И царь тут же ощутил его воздействие. Все тело наполнилось
свежей энергией.
Его сигара давно потухла. Он бросил ее за
борт, вынул золотой портсигар и достал новую.
За спиной простучали по железной обшивке
палубы чьи-то шаги.
– Осталось всего несколько часов, сир.
К его сигаре поднесли зажженную спичку.
– Да, мой друг. – Рамзес
затянулся. – Мы сойдем с этого корабля, как будто выйдем из сонного
забытья. Что же нам делать с этими двумя, которые знают мой секрет, – с
юным негодяем и престарелым философом? Кто представляет наибольшую угрозу?
– Разве философы так опасны, сир?
– Граф Рутерфорд верит в
сверхъестественное, Самир. И он не трус. Он хочет узнать секрет вечной жизни.
Он понимает, что это значит, Самир.
Ответа не было. Лицо Самира было по-прежнему
печально.
