Как странно: его сын Алекс считает Рамсея
всего лишь оригинальным, «забавным»; он совсем не интересуется им. Хотя чем
Алекс интересовался в своей жизни? Он быстро завел знакомство с дюжиной
пассажиров, с людьми, ничем не примечательными. Он, как всегда, хорошо проводил
время, и больше его ничего не интересовало. И в этом его спасение, решил
Эллиот. В том, что он не способен на сильные чувства.
Что касается Самира, тот был молчалив по
натуре: о чем бы ни заходил разговор у Эллиота с Рамсеем, он редко вставлял
слово. Но к Рамсею Самир относился почти с религиозным благоговением. Он стал
его преданным слугой. Он приходил в сильное волнение только тогда, когда Эллиот
завлекал Рамсея в дебри истории. Тут и Джулия сердилась.
– Объясните, что вы имеете в виду, –
попросил Эллиот, когда Рамсей заявил, что латынь создала совершенно новый образ
мышления. – Ведь сначала рождаются идеи, а язык только выражает их.
– Нет, это неверно. В Италии, где
родилась латынь, язык сделал возможной эволюцию идей, которые просто не могли
появиться где-то в другой стране. Несомненно, то же взаимодействие языка и идей
наблюдалось и в Греции… Расскажу вам интересную вещь об Италии. Высокий уровень
ее культуры стал возможен благодаря мягкому климату. Чтобы цивилизация
развивалась, нужен прежде всего благоприятный климат с плавной сменой времен года.
Посмотрите на обитателей джунглей или на жителей далекого Севера их развитие
ограниченно из-за однообразия погоды – круглый год одно и то же…
Джулия почти всегда прерывала подобные лекции.
Это выводило Эллиота из себя.
Джулия и Самир чувствовали себя неловко и
тогда, когда Рамсей выдавал душещипательные сентенции типа «Джулия, нам нужно
как можно скорее разделаться с прошлым. Так много еще нужно узнать. Х-лучи – ты
знаешь, что это такое?! И мы обязательно должны слетать на самолете на Северный
полюс!»
Других такие высказывания забавляли.
Пассажиры, очарованные обаянием Рамсея, все-таки воспринимали его как обычного
малообразованного человека. Они не задумывались над тем, что кроется за его
странными речами. Они относились к нему с доброжелательной снисходительностью и
не замечали, что, поддавшись на какую-нибудь провокацию, он говорит
удивительные вещи.
В отличие от них Эллиот ловил каждое его
слово.
– Древняя битва. Какая она была на самом
деле? То есть мы, конечно, видели грандиозные рельефы на стенах храма Рамзеса
Третьего…
– Да, он был выдающейся личностью,
достойным тезкой…
– Что вы сказали?
– Достойным тезкой Рамзеса Второго, вот и
все. Продолжайте.
– А сам фараон тоже сражался?
– Разумеется. Как же, он ехал впереди
своего войска. Он был символом битвы. В одном сражении фараон мог собственным
жезлом раскроить две сотни черепов; мог пересечь все поле битвы, тем же
способом казня раненых и умирающих. Когда он возвращался в свой шатер, его руки
были по локоть в крови. Но запомните, было еще одно правило: если фараон падал
с лошади, битва заканчивалась.
Молчание.
– Вам не хочется это знать, не так
ли? – спросил Рамсей. – Хотя современные способы ведения войны не
менее отвратительны. Например, последняя война в Африке, когда людей разрывали
на части порохом. А Гражданская война в Америке? Какой кошмар! Все меняется и в
то же время не меняется…
– Точно. А вы сами могли бы? Могли
крушить жезлом головы?
Рамсей улыбнулся:
– Вы смелый человек, не правда ли, лорд
Эллиот, граф Рутерфорд? Да, мог бы. И вы тоже могли бы, если бы были там. Будь
вы фараоном, тоже могли бы…
Корабль рассекал серые волны океана. Вдали
показался берег Африки. Плавание близилось к концу.
Была еще одна чудесная ночь. Алекс рано ушел к
себе, и Джулия долго танцевала с Рамзесом. A еще выпила много вина.
И теперь, когда они стояли возле ее каюты, в
крошечном коридорчике с низким потолком, она, как всегда, почувствовала тоску,
томление и отчаяние из-за того, что не может отдаться своим желаниям.
Она чуть не потеряла голову, когда Рамзес
закружил ее, прижал к груди и поцеловал более страстно, чем обычно. Он был так
настойчив, что ей стало больно. Джулия начала бороться с ним, отталкивать и
чуть не расплакалась. Она даже замахнулась, чтобы ударить его. Но не ударила.
– Зачем ты принуждаешь меня? –
спросила она и, увидев выражение его глаз, испугалась.
– Я голоден, – сказал, царь, забыв о
приличиях. – Я жажду тебя, жажду всего. Я жажду еды, питья, солнечного
света, самой жизни. Но тебя я желаю больше всего. Мне больно! Я уже устал
ждать.
– О господи! – прошептала Джулия и
закрыла лицо руками. Ну почему она сопротивляется? В эту минуту она не понимала
себя.
– Вот что творит со мной снадобье,
текущее по венам, – сказал Рамзес. – Мне ничего не нужно. Только
любовь. Так что я подожду. – Его голос стал тише. – Я подожду, пока
ты меня полюбишь. Это то, что мне нужно.
Джулия неожиданно рассмеялась. Как все просто
и ясно!
– Ну что ж, отвечу тебе твоей же
мудростью, – сказала она. – Мне тоже нужно, чтобы ты полюбил меня.
Его лицо помрачнело. Потом он медленно кивнул.
Казалось, ее слова привели его в растерянность.
Джулия зашла в каюту и уселась на кушетку,
закрыв руками лицо. Какое ребячество все эти слова! И все-таки они были
правдой, идущей от самого сердца. И Джулия тихо заплакала, надеясь, что Рита ее
не услышит.
Через двадцать четыре часа, как обещал им
штурман, они пришвартуются в Александрии.
Царь склонился над бортом и стал вглядываться
в густой туман, совершенно скрывший океанскую воду.
Было четыре часа утра. Спал даже граф
Рутерфорд. Когда Рамзес в последний раз заходил в каюту, Самир тоже спал. Так
что сейчас царь был на палубе совсем один.
Ему здесь нравилось. Ему нравился низкий рев
моторов, от которого дрожала стальная обшивка корабля. Ему нравилась мощь этого
судна Парадокс: среди всех машин и чудес техники человек двадцатого столетия
оставался таким же двуногим существом, каким был всегда, несмотря на то, что он
изобрел все эти чудеса.
Царь достал сигару – одну из тех ароматных
сладких сигар, которые подарил ему граф Рутерфорд, и, прикрыв ладонью горящую
спичку, прикурил. Он не видел дыма – тот сразу исчезал на ветру, – но
чувствовал аромат табака. Рамзес закрыл глаза и, наслаждаясь свежим ветром,
опять стал думать о Джулии Стратфорд, о том, что теперь она в безопасности в
своей тесной маленькой спаленке.
