Она подняла глаза и увидела его грустное лицо.
Он стоял перед ней, беспомощно опустив руки; висевшая сбоку лампа высвечивала
золотой ореол вокруг его темных волос.
– Сделай то, что ты хотел, Рамзес, –
с отчаянием в голосе произнесла Джулия. – Я больше не могу выносить эти
муки: ведь я знаю, что он сделал. Сделай это, умоляю тебя. И в Египте мы будем
вдвоем.
Он сел рядом с ней, нежно развернул к себе
лицом, и на этот раз, когда он поцеловал ее, она совершенно растаяла, позволив
ему обнять себя, вдохнуть в нее этот могучий жар. Она целовала его лицо, его
щеки, закрытые глаза. Она чувствовала, как его пальцы впиваются в ее обнаженные
плечи, как он стаскивает с груди ее бальное платье.
Смутившись, Джулия отпрянула. Видимо, он не
так ее понял.
– Я не хочу, чтобы это случилось, –
сказала она, и снова из глаз ее потекли слезы.
Не глядя на Рамзеса, она поправила платье.
Когда наконец их взгляды встретились, Джулия увидела на лице царя бесконечное
терпение и легкую улыбку, к которой теперь примешивалась грусть.
Он потянулся к ней, и Джулия замерла. Но он
просто поправил сбившийся рукав ее платья, расправил на шее жемчужное ожерелье
и поцеловал ей руку.
– Пойдем отсюда, – сказал он ласково,
нежно целуя ее в плечо. – Там свежий ветер. И играет музыка. Мы можем
немного потанцевать? Ах, этот плавающий дворец! Настоящий рай. Пойдем со мной,
моя царица.
– Но как же Алекс? Если бы Алекс…
Рамзес поцеловал ее в шею. И снова поцеловал
руку, потом перевернул и нежно прижался губами к ладони. Джулию снова охватил
жар. Оставаться в этой каюте было бы глупо, безрассудно. Нет, она не должна
допустить такое. Это может случиться только тогда, когда она захочет этого всей
душой.
Но ее душа уже не на месте – вот в чем весь
ужас. И опять Джулии показалось, что жизнь ее разрушена.
– Ладно, пойдем, – уныло согласилась
она.
Рамзес помог ей подняться. Взял у нее носовой
платок и вытер ей глаза, как ребенку. Потом снял с ручки кресла белую меховую
пелерину и накинул ей на плечи.
Они пошли вдвоем по палубе, свернули в коридор
и направились в бальный зал – уютный, обитый атласом и позолоченным деревом,
украшенный пальмами и хрусталем.
Увидев оркестр, царь застонал.
– О Джулия, какая музыка! –
прошептал он. – Она зачаровывает меня.
Опять звучал вальс Штрауса, только здесь было
больше музыкантов, а звуки – громче и богаче: они заполняли весь зал.
Алекса, слава богу, не видно. Джулия
повернулась к Рамзесу и взяла его за руку.
Они закружились в танце. Казалось, все забыто.
Нет Алекса, нет Генри, не было ужасной смерти отца, за которую надо отомстить.
Только танец, круг за кругом, танец под
ласковым светом хрустальных люстр. Музыка звала и завлекала, другие пары
окружили их. Рамзес вел Джулию уверенно и властно, ни разу не сбившись с ритма.
Разве не достаточно того, что он принес с
собой тайну?! – отчаянно думала она. Разве не достаточно того, что он
раскрыл ей эту тайну? Ну почему он такой неотразимый? Ну почему она так отчаянно
влюбилась?
Из глубокой тени обшитого темными панелями
бара за ними наблюдал Эллиот. Они танцевали уже третий вальс. Джулия смеялась.
Рамсей кружил ее как сумасшедший, распугивая другие пары.
Но никто, похоже, не обижался. Влюбленным все
прощается.
Эллиот допил виски и поднялся, чтобы уйти.
Он подошел к каюте Генри, постучался и открыл
дверь. Генри, одетый в тонкий зеленый халат, из-под которого торчали голые
волосатые ноги, скорчившись, сидел на кушетке. Казалось, он страшно замерз –
так его трясло.
А Эллиоту было жарко от гнева. Он сам
испугался своего голоса, прозвучавшего так хрипло и угрожающе.
– Так что же увидел наш египетский
царь? – спросил Эллиот. – Что произошло в гробнице, когда Лоуренс
умирал?
Генри попытался отвернуться и в припадке истерии
начал царапать стену. Но Эллиот рывком развернул его к себе лицом.
– Смотри на меня, жалкий трус! Отвечай на
вопрос. Что случилось в этой гробнице?
– Я пытался добиться от него того, чего
вы хотели, – прошептал Генри. Глаза его глубоко запали, на шее был
огромный кровоподтек. – Я пытался уговорить его повлиять на Джулию, чтобы
она поскорее вышла замуж за Алекса.
– Не лги мне! – Эллиот сжал
серебряный набалдашник трости, будто готовясь привести ее в действие.
– Я не знаю, что там случилось, –
взмолился Генри. – Я не знаю, что он видел! Он был замотан тряпками и
лежал в гробу. Что, черт побери, мог он видеть?! Дядя Лоуренс спорил со мной.
Он был расстроен. Жара… Я не знаю, что произошло. Он неожиданно упал на пол.
Генри наклонился вперед, опустил голову на
руки и разрыдался.
– Я не хотел расстраивать его! О боже, я
не хотел его расстраивать! Я делал то, что должен был делать. – Голова его
опустилась еще ниже, пальцы вцепились в волосы.
Эллиот смотрел на него сверху вниз. Если бы
Генри был его сыном, жизнь потеряла бы всякий смысл. А если это жалкое существо
врет… Но Эллиот не знал. И потому не мог ничего сказать.
– Ладно, – пробормотал он. – Ты
все мне рассказал?
– Да, – сказал Генри. –
Господи, мне нужно убираться с этого корабля! Мне нужно бежать!
– Почему тогда он так презирает тебя?
Почему он пытался убить тебя? Почему он все время унижает тебя?
С минуту было тихо, слышались только
сдавленные рыдания Генри. Потом он поднял бледное лицо, и Эллиот снова
посмотрел в его окруженные черными тенями, запавшие глаза.
– Я видел, как он ожил, – сказал
Генри. – Никто, кроме меня и Джулии, не знает, кто он такой на самом деле.
Я единственный видел это. Он хочет убить меня! – Генри умолк, словно
боялся снова потерять контроль над собой. Взгляд его заметался и остановился на
узоре ковра. – Я скажу тебе еще кое-что, – произнес он и растянулся
на кушетке. – Он обладает чудовищной силой. Он может убить человека голыми
руками. Почему он не убил меня с первой попытки, не знаю. Но в следующий раз он
своего добьется.
Граф не ответил.
Он повернулся, вышел из каюты и направился на
палубу. Над морем висело черное небо, и, как всегда бывает в холодные ночи,
удивительно ярко сияли звезды.
Эллиот облокотился о борт, достал сигару и
закурил, пытаясь собраться с мыслями.
