Потом вернулся в библиотеку и стал
рассматривать длинный ряд алебастровых кувшинов, стоявших перед зеркалом.
Кажется, все в порядке. Ни одной трещины. Ничто не потерялось. И его маленькая
горелка на месте, и пустые стеклянные пузырьки. Теперь ему нужна лишь капелька
масла. Или вот этот огарок свечи.
Беспечно отодвинув в сторону папирусные
свитки, Рамзес установил горелку, поставил огарок свечи и зажег фитиль.
Потом опять осмотрел кувшины. Рука действовала
быстрее памяти. Достав из кувшина пригоршню белого порошка, он уже знал, что
сделал правильный выбор.
Ох, что было бы, если бы Генри Стратфорд
опустил ложку в этот кувшин! Он бы сошел с ума! Его дядя оторвал бы ему голову!
И тут до Рамзеса дошло, что яды, которые могли
устрашить его современников, вряд ли испугали бы ученых двадцатого века.
Человек мало-мальски сообразительный аккуратно вынес бы все кувшины из
усыпальницы и один за другим проверил бы действие их содержимого на животных. И
обязательно нашел бы эликсир. Все очень просто.
Но сейчас об эликсире знают только Самир
Айбрахам и Джулия Стратфорд. И они никогда никому не выдадут этот секрет. Но
Лоуренс Стратфорд успел перевести часть записей. А дневник Лоуренса валяется
где-то здесь – Рамзес так и не нашел его, – и записи можно запросто
прочитать. Да еще свитки.
Как бы там ни было, такое положение вещей не
может сохраняться вечно. Он должен носить эликсир с собой. Разумеется, нельзя
исключить возможность, что смесь потеряет свои свойства. Почти два тысячелетия
порошок пролежал в кувшине. За такое время вино превратилось бы в уксус или в
какой-то другой неудобоваримый напиток, а мука стала бы несъедобной, вроде
песка.
Рука царя слегка дрожала, когда он высыпал
несколько крупных гранул в металлическую чашечку горелки. Встряхнул кувшин,
желая убедиться, что осталось всего несколько щепоток порошка. Потом осторожно
перемешал пальцем порошок в чашечке и долил туда немного воды из стакана.
Теперь можно зажечь свечу. Когда воск
запузырился, он расставил на столе стеклянные пузырьки – те, что уже стояли, и
еще два, которые он вынул из эбонитовой шкатулки.
Четыре бутылочки с серебряными пробками.
Через несколько секунд начались превращения.
Сильнодействующий порошок, растворившись в воде, превратился в булькающую
фосфоресцирующую жидкость. Она выглядела так зловеще, что, казалось, тот, кто
попытается ее выпить, сожжет себе слизистую. Но так только казалось.
Давным-давно, желая стать бессмертным, готовый ради этого пострадать, он без
колебаний выпил полную чашу такой жидкости. Никакой боли не было. Рамзес
улыбнулся. Вообще никакой боли.
Он осторожно поднял посудину и налил дымящийся
эликсир по очереди во все четыре бутылочки. Подождал, пока чаша остынет, и
тщательно облизал ее. Потом закупорил бутылочки, взял свечу и залил воском
горлышки.
Три бутылочки он положил в карман. Четвертую,
незапечатанную, понес в оранжерею. Остановился, не выпуская ее из рук, и в
темноте принялся вглядываться в густые заросли папоротников и лиан.
Сквозь застекленные стены оранжереи ничего не
просматривалось: на улице была ночь. Зато Рамзес довольно отчетливо видел свое
отражение: высокую фигуру в темномалиновом халате на фоне освещенной комнаты за
спиной.
Он подошел к растущему в горшке папоротнику с
большими темно-зелеными листьями, налил немножко эликсира во влажную почву.
Потом повернулся к бугенвиллее с маленькими красными бутончиками, спрятанными
среди темной листвы, и влил несколько капель эликсира в горшок.
Раздался слабый шорох, какое-то потрескивание.
Продолжать – безумная затея. Но царь переходил от горшка к горшку, капая в
каждый, пока бутылочка не опустела наполовину. Он и так уже не мог ничего
исправить. Достаточно подождать несколько секунд, чтобы узнать, сохранилась ли
чудодейственная сила. Рамзес взглянул на стеклянный потолок. Блеснул первый луч
солнца – бог Ра посылает тепло.
Листья папоротника налились, удлинились;
образовались новые нежные побеги. Бугенвиллея набухла и затрепетала; внезапно
разом раскрылись все маленькие бутоны – красные, как раны. Вся застекленная
комната ожила растения стремительно росли. Рамзес закрыл глаза, прислушиваясь к
шороху листвы. Дрожь пробежала по его телу.
Как мог он подумать, что эликсир потерял свою
силу? Одной порции хватило, чтобы сделать его бессмертным. Почему же он решил,
что с самим эликсиром могло что-то случиться?
Царь положил пузырек в карман, открыл дверь
черного хода и вышел во влажный сумрак рассвета.
У Генри так болела голова, что он с трудом
различил стоявших перед ним детективов. Они разбудили его, вырвав из сна, а
снилась ему та тварь, мумия. Весь в липком поту, он продрал глаза, схватился за
пистолет, взвел курок и, опустив пистолет в карман, пошел отпирать дверь. Ну
что ж, если они хотят поймать его…
– Томми Шарплса знают все! – заявил
он гневно, старательно маскируя свой страх. – Все занимают у него деньги.
И вы из-за этого разбудили меня чуть свет?
Он тупо уставился на типа по фамилии Галтон,
который теперь вытащил проклятую монету с Клеопатрой. Ну почему он был таким
идиотом? Уйти и оставить монету в кармане Шарплса! Но, черт возьми, ведь он не
собирался убивать. И естественно, о такой мелочи даже не подумал.
– Вы видели эту вещь раньше, сэр?
Спокойно. Не было никаких свидетелей. Призови
на помощь негодование – оно всегда выручает.
– Конечно. Она из коллекции моего дяди.
Из гробницы Рамзеса А откуда она у вас? Ее место под замком.
– Вопрос в том, – сказал
полицейский, назвавшийся Трентом, – как она попала к мистеру Шарплсу. И
почему она находилась у него, когда его убили?
Генри пригладил рукой волосы. Если б не
головная боль… Если б он мог отлучиться, выпить и немного поразмыслить!
– Реджинальд Рамсей, – произнес
Генри, глядя Тренту в глаза– Ведь так зовут того парня? Египтолога, который
живет у моей кузины. Боже, что же происходит в этом доме?!
– Мистер Рамсей?
– Вы допросили его? Откуда он
взялся? – Лицо Генри раскраснелось под взглядами двоих полицейских. –
Неужели я должен делать за вас вашу работу? Кто он такой, этот ублюдок? И что
он делает в доме моей сестры, где находятся бесценные сокровища?
Рамзес ходил по городу около часа. Утро было
холодное и туманное. Огромные солидные дома Мэйфейра уступили место жалким
лачугам бедноты. Он брел по узким немощеным улицам, похожим на улицы древних
городов – Иерихона или Рима. Повсюду следы лошадиных копыт и влажные навозные
кучи.
