Глава 11
Пасхальное пастиччо имело успех. Тонио помогал переделывать
либретто, приложил руку к подготовке костюмов и на каждой репетиции трудился за
сценой, пока с ног не валился от усталости.
Театр был полон. Гвидо впервые исполнял свое произведение на
подмостках, и Тонио купил ему по этому случаю новый парик и модный парчовый
камзол цвета бургундского вина.
Гвидо переписал ту песню для него. Теперь это была ария
кантабиле, полная утонченной нежности, идеально подходившая для возросшего
мастерства Тонио.
И когда Тонио выступил к рампе, ему страстно хотелось, чтобы
прежнее чувство незащищенности превратилось в приятное возбуждение, осознание
плывущей вокруг красоты, волнующего ожидания в лицах людей и очевидной и
надежной силы его собственного голоса.
Перед тем как начать петь, он медленно успокоил дыхание.
Чувствуя особую печаль арии, он пел ее как мог проникновенно и был совершенно
уверен, что растрогает публику до слез.
Но когда он увидел, что ему это удалось, что люди, сидящие
перед ним, и в самом деле плачут, он был так поражен, что едва не забыл о том,
что должен уйти со сцены.
Светловолосая девушка, как он и ожидал, тоже была среди
зрителей. Он видел, что она как завороженная во все глаза глядит на него.
Триумф ошеломил его, особенно трудным для Тонио оказалось вынести чрезмерное
внимание к своей персоне.
Но на самом деле это был вечер Гвидо, его премьера, первое
представление его оперы перед изощренной неаполитанской публикой, и когда Тонио
увидел, как учитель отвешивает поклоны, то забыл обо всем остальном.
* * *
Позже, в доме графини Ламберти, он снова увидел
светловолосую девушку.
Собралось очень много народу. Пост кончился, и людям
хотелось танцевать и пить вино. Поскольку представление в консерватории
оказалось столь блестящим, были приглашены все музыканты. Бродя по комнатам с
бокалом в руке, Тонио неожиданно наткнулся на свою незнакомку. Она вошла в зал
под руку с очень старым темноволосым господином и, встретившись с Тонио
глазами, кивнула ему. А потом направилась в сторону танцующих.
Конечно, никто ничего не заметил. Никто не подумал бы, что
произошло нечто особенное. Но у Тонио голова пошла кругом. Он постарался
скрыться с глаз девушки как можно скорее и при этом неожиданно для себя
недовольно подумал: «Почему она здесь? Ведь она еще так молода. Наверняка она
не замужем, однако почти все итальянки ее возраста упрятаны в женские
монастыри, и редко кто из них посещает балы».
Его нареченная невеста, Франческа Лизани, была так тщательно
укрыта от посторонних глаз, что, узнав о предстоящей свадьбе, он едва мог вспомнить,
как выглядит эта девушка. Но какой красавицей оказалась она, когда они наконец
встретились в монастыре! Он вспомнил, как она смотрела на него из-за ограды.
«Почему я так удивился? — подумал он теперь. — В конце концов, она же
дитя Катрины!»
Но к чему размышлять обо всем этом? Теперь это все было для
него совершенно нереальным. Вернее, в какое-то мгновение это было нереальным, а
в следующее стало уже мучительной реальностью. Но что было непреодолимо
реальным, так это то, что всякую секунду его кто-нибудь останавливал и говорил
комплимент по поводу его выступления.
Незнакомые ему холеные господа, с тростью в одной руке и
изящно сложенным кружевным платочком в другой, кланялись ему, говорили, что он
был восхитителен и что они ждут от него великих свершений. Великих свершений!
Дамы улыбались ему, на мгновение опуская свои изысканно расписанные веера, и
давали понять, что он может сесть рядом с ними, если захочет.
А Гвидо? Где был в это время Гвидо? Окруженный людьми, он
громко смеялся, а маленькая графиня Ламберти висела у него на руке.
Тонио остановился, не церемонясь отхлебнул большой глоток
вина и продолжил свои странствия. Прибыли очередные гости, и в открывшиеся
входные двери ворвалась струя свежего воздуха.
Он прислонился плечом к резной раме высокого напольного
зеркала и, сам того не желая, подумал о том, что тот день, когда он видел свою
будущую жену, был его последним днем в Венеции. Как много событий произошло
тогда! Он лежал с Катриной, пел в соборе Сан-Марко.
И внезапно он ужаснулся: сколько же времени он уже в
Неаполе? Почти год!
Увидев, что Гвидо подзывает его, Тонио направился к учителю.
— Видишь вон того коротышку? — шепнул ему
Гвидо. — Это русский, князь Шержинский. Он талантливый музыкант-любитель,
и я написал для него сонату. Позже он может сыграть ее.
— Что ж, отлично, — тоже шепотом откликнулся
Тонио. — Но почему ты сам ее не сыграешь?
— Нет, — покачал головой Гвидо. — Слишком
рано. Ведь они только что обнаружили, что я способен на большее, чем...
Он проглотил последние слова, и Тонио, улыбнувшись, тайком
пожал его руку.
Среди вновь прибывших было много консерваторских музыкантов.
Стоило Гвидо отойти, и к Тонио тут же подбежал Пьеро, светловолосый кастрат
родом из Милана.
— Сегодня ты пел просто волшебно, — сказал
он. — Мы всякий раз учимся у тебя.
Поодаль Тонио заметил Бенедетто, нового ученика маэстро
Кавалла, который получил роль, изначально написанную для самого Тонио.
Бенедетто прошел мимо них, не удостоив и взглядом.
— Это был его вечер, — сказал Тонио смиренным
тоном. — И Гвидо, конечно.
Он помогал Бенедетто одеваться, сам надел ему на голову
парик. Как презрительно этот человек вел себя со всеми, кто окружал его! И на
Тонио обратил не больше внимания, чем на какого-нибудь лакея. У него были
длинные ногти совершенной овальной формы, каждый с бледным полумесяцем у
основания. Оставаясь наедине с собой, наверняка он их полировал; когда он вышел
на сцену, они сверкали, словно покрытые лаком. И все же было в этом человеке
что-то грубое и жалкое. Белые кружева и стразы в действительности мало
преобразили его; однако он носил их без тени смущения. «Что бы он
подумал, — спрашивал себя Тонио, — если бы узнал, что я отдал роль,
лишь бы не надевать эту одежду?»
— Он был вполне собой доволен, впрочем, как и
всегда, — сказал Пьеро, холодно, оценивающе посмотрев на Бенедетто.
Он повел Тонио в бильярдную комнату.
— Я хочу поговорить с тобой.
Оттуда были видны весь бальный зал и длинный ряд пар,
танцующих менуэт, хотя музыка доносилась слабо и искаженно. Временами, когда
разговор становился громче, казалось, что великолепно одетые мужчины и женщины
танцуют вообще без музыки.
