— Ты будешь продолжать расти. Твои ноги и руки
удлинятся, но насколько, опять-таки никому не известно. Но помни, что тебе они
всегда будут казаться нормальными. И именно гибкости костей ты обязан той
силой, что обретает твой голос. С каждым днем занятий у тебя увеличивается
объем легких, а растут легкие за счет эластичности костей. Так что очень скоро
ты обретешь в верхнем регистре такую мощь, какой не располагает ни одна
женщина. И ни один мальчик, между прочим. И ни один другой мужчина. Но твои
длинные руки будут плетьми висеть вдоль тела, а ступни расплющатся. И у тебя
никогда не будет обычной мужской мускулатуры.
Услышав это, Тонио так резко отвернулся, что Гвидо тут же
обнял его.
— Забудь об этом! — сказал он. — Да, да, я
понимаю, что говорю. Забудь об этих вещах. Потому что всякий раз, когда ты
будешь мучиться из-за них, это будет означать, что ты до сих пор не смирился с
неизбежным. Пойми, в чем твоя сила.
Тонио кивнул, горько и насмешливо.
— О да!
— Но я должен преподать тебе еще один урок, —
продолжал Гвидо. — Тебе он нужен больше всего.
Тонио кивнул, чуть улыбнувшись.
— Что ж, преподайте!
— Ты отвернулся от женщин, а это нехорошо.
Тонио чуть не задохнулся от гнева, хотел что-то возразить,
но Гвидо нежно поцеловал его в лоб.
— Там, в Венеции, у тебя была девочка. Ты скрывался с
ней в гондоле, когда певцы расходились по домам. Я наблюдал за тобой. Это
происходило каждую ночь.
— Об этом тоже лучше забыть, — снова улыбнулся
Тонио, чувствуя, как его лицо обдало жаром.
— Нет, это не так. Никогда не забывай об этом. Лелей
это воспоминание, и когда бы в тебе ни вспыхнул огонь — не важно когда, не
важно где, — как только представится удачная возможность повторить этот
ритуал, ты должен его повторить. Пусть это пламя вспыхнет из-за другого мужчины
или другого евнуха, кого угодно, используй его, не трать его впустую, не
позволь ему сгореть просто так. Делай все это с честью и здравым смыслом, но не
поворачивайся к этому спиной, ни из любви ко мне, ни из любви к музыке, ни из
безразличия. Прислушивайся к своим желаниям снова и снова.
— Почему вы говорите мне это?
— Потому что мы никогда не знаем, когда желания оставят
нас. Мужчины никогда не утрачивают желания. Но с нами это не так.
— А вы?! Ведь вы не боитесь утратить его! —
воскликнул Тонио.
— Нет. Теперь нет. Но я считал его утраченным, пока
судьба не свела меня с тобой. Оно вернулось ко мне в том городке, Ферраре,
когда я увидел тебя. Ты лежал на кровати в лихорадке, такой
беспомощный... — Гвидо помолчал. — Я думал, что утратил желание
вместе с голосом.
Тонио глядел на учителя во все глаза, не произнося ни слова.
Он явно обдумывал услышанное, и Гвидо только сейчас осознал, что ему не следует
никогда упоминать то время и то место.
Лицо Тонио побледнело и вытянулось, и он стал похож не на
себя, а на свое более горестное и пугающее подобие.
И тем не менее он взял Гвидо за руку и притянул к себе.
* * *
Несколько часов спустя Тонио резко проснулся и сел в
постели. Ему снился самый страшный из всех его снов, сон о настоящих вещах и
настоящих мужчинах и о той борьбе, что закончилась окончательным и
бесповоротным поражением.
Сидя в темноте, он ощутил тишину и безопасность окружавшей
его комнаты, несмотря на то что они были опутаны горечью и печалью. И он понял,
что уже долгое время слышит музыку, которая то начиналась, то прерывалась, а
потом стала выливаться в торжественную, духовную по звучанию мелодию,
продвигавшуюся вперед дюйм за дюймом.
В другом конце полутемной комнаты, за клавесином, он увидел
Гвидо. Пламя свечей было похоже на горстку язычков, неподвижно застывших в
воздухе. Лицо маэстро казалось скрытым под темной вуалью.
До Тонио долетел резкий, отчетливый запах чернил, а затем он
услышал скрип пера. Потом Гвидо еще раз проиграл мелодию, и Тонио впервые
услышал его голос — низкий, почти беззвучный. Он словно шептал мелодию, которую
не мог спеть.
Тонио почувствовал такую любовь к учителю, что, откинувшись
обратно на подушки, понял, что фиксирует это мгновение во времени. Он никогда
его не забудет.
* * *
Когда настало утро, Гвидо сообщил, что значительно увеличил
произведение, которое Тонио предстоит спеть в канун Рождества. На самом деле он
написал целую кантату, и теперь, для того чтобы она была исполнена, оставалось
лишь получить одобрение капельмейстера, маэстро Кавалла.
Уже был полдень, когда учитель вернулся в класс для занятий
и сказал, что Кавалла, который так много времени провел в этом году с Доменико,
был вполне доволен тем, что сделал Гвидо. Тонио будет это петь. Так что теперь
они должны вдвоем довести соло до совершенства. Нельзя терять ни минуты.
Глава 9
В ночь накануне Рождества консерваторская капелла была
битком забита народом.
Воздух в тот день был чистым, морозным. Тонио весь вечер
бродил по городу и видел повсюду столь любимые неаполитанцами ясли в
натуральную величину и статуи, передаваемые в семьях из поколения в поколение.
Повсюду — на крышах и верандах, в садах монастырей — разыгрывались ритуальные
рождественские сцены, представляющие великолепные образы Девы Марии, святого
Иосифа, пастухов и ангелов, ожидающих младенца Спасителя.
Никогда прежде не виделся Тонио столь явственным настоящий
смысл этой ночи. С тех пор как покинул Вене-то, он чувствовал, что в его сердце
не осталось места ни вере, ни милосердию. Но в эту ночь ему казалось, что мир
может и должен обновиться. За этим ритуалом, за этими гимнами, за прекрасными
образами стояла какая-то древняя сила. По мере приближения полуночи он начал
чувствовать все большее волнение. В мир приходит Христос. В темноте воссияет
свет. Во всем этом ощущалась невообразимая, сверхъестественная энергия.
Но когда он спустился вниз по лестнице, одетый в черную
форму, с красным кушаком, повязанным аккуратно, как положено, он ощутил первое
волнение по поводу предстоящего выступления и, зная, какое влияние оказывает на
голос беспокойство, не на шутку испугался.
Неожиданно он не смог вспомнить ни одного слова из кантаты
Гвидо, забыл и мелодию. Он напомнил себе, что это выдающееся сочинение и что
маэстро уже идет к клавесину и к тому же у него самого в руке ноты, так что
ничего страшного, если он не сможет вспомнить. Эта мысль заставила Тонио
улыбнуться.
Какой же это был подарок! Интересно, что бы он сейчас
чувствовал, если бы не боялся так собственного выступления? Вот-вот голоса
кастратов хором воспарят к небесам!
