Смерть Лоренцо потрясла его. Он не хотел стирать ее из
памяти, хотя временами нить его размышлений терялась и он подолгу молча смотрел
на далекий пик Везувия, на безмолвные вспышки пламени и след дыма, обозначающий
путь лавы с горы к морю.
Он словно решил оплакивать Лоренцо, потому что никто больше
не переживал по поводу его смерти.
И против собственной воли унесся мыслями далеко, далеко отсюда,
в маленький городок на краю Венецианского государства. Он вспомнил, как бежал
один под звездным небом, и грязь хлюпала под ногами, а потом бравос схватили
его, втащили в темную комнатку, и он со всей силой сопротивлялся им, а они, как
в кошмарном сне, снова и снова распинали его.
Он вздрогнул. Посмотрел на гору. «Я в Неаполе», —
подумал он, и все же воспоминания не отпускали его и своей бесплотностью были
похожи на сон.
Фловиго сменился Венецией. В новом воспоминании в руке Тонио
появился кинжал, но противник на сей раз был другой.
Мать что-то кричала, как в тот последний вечер в обеденном
зале, и волосы закрывали ее лицо. Они ведь даже не попрощались. Да и когда
теперь попрощаются? В те последние мгновения он не думал о том, что расстается
с нею. А она кричала так, словно ни одна душа не могла ее успокоить.
Он поднял нож. Твердо сжал рукоятку. А потом увидел знакомое
выражение на лице Карло. Что это было: ужас? Удивление?
Напряжение спало.
Он сидел у окна в Неаполе, в полном изнеможении уронив
голову на подоконник.
* * *
Тонио открыл глаза. Неаполь пробуждался от сна. Солнце
посылало свои первые лучи рассеять туман, окутывавший деревья. Море приобрело
металлический оттенок.
«Лоренцо, — подумал он, — то был не ты». При этом
мальчик был уже забыт. А Тонио почувствовал гордость, вспоминая тот
омерзительный момент: клинок, с легкостью входящий в плоть, и тело,
распростертое на полу таверны.
Пораженный, он опустил голову. Он осознал эту гордость во
всех ее жалких составляющих, понял всю доблесть и все значение этого ужасного
поступка.
Раз он мог убить так легко, значит, сделает это еще раз.
Прекрасное лицо раскинувшегося на подушке Доменико было
ангельски спокойным во сне.
Но, глядя на этого красавчика, отдававшегося ему так много и
так охотно, Тонио чувствовал себя абсолютно одиноким.
* * *
Час спустя он вошел в комнату для занятий и сразу понял, как
ему не хватало музыки и Гвидо.
Словно в ответ на тяжесть этого дня, в его голосе появились
новая чистота и сила. Увлеченный занятиями, он забыл обо всех проблемах и к
полудню уже чувствовал, как убаюкивает его красота самых простейших звуков.
В тот же вечер, надевая камзол перед выходом в город, он
вдруг понял, что в последнее время тот стал ему коротковат. Вытянув руки, Тонио
долго разглядывал их. А потом, чуть ли не украдкой взглянув в зеркало,
удивился, как, оказывается, он вырос.
Глава 6
Рос Тонио стремительно, в том не было никакого сомнения, и
всякий раз, замечая это, он чувствовал слабость и внезапно начинал задыхаться.
Но он ни с кем не делился своими наблюдениями. Просто
заказал себе новые камзолы и сюртуки, зная, что скоро вырастет и из них. И хотя
Гвидо безжалостно муштровал его, казалось, весь Неаполь вознамерился отвлечь его
от грустных мыслей.
В июле он уже наблюдал восхитительный праздник Святой
Розалии, когда фейерверки осветили все море, а гавань заполнила целая армада
сверкающих кораблей.
А теперь, в августе, с отдаленных холмов Апулии и Калабрии
спустились пастухи, играющие на дудках и необычных струнных инструментах,
которые Тонио до сих пор не доводилось слышать. Одетых в грубые овечьи шкуры
пастухов можно было увидеть и в церквях, и во дворцах аристократов.
Сентябрь принес с собой ежегодную процессию к Богоматери дель
Пье де ла Гротта. Все мальчики, обучавшиеся в неаполитанских консерваториях,
прошли под красиво и пышно убранными по этому случаю окнами и балконами. Погода
стала мягче, летняя жара спала.
А в октябре в течение девяти дней мальчики, певцы и
музыканты, проводили утро и вечер в францисканской церкви. Это была официальная
повинность, за которую консерватории освобождались от некоторых налогов.
Вскоре Тонио запутался в череде дней святых, праздников,
уличных ярмарок и официальных церемоний, где ему приходилось появляться. Не
имея достаточной подготовки, он часто вынужден был молчать, стоя в хоре, или
пел всего несколько строк. Но он разучивал все больше и больше новой музыки и
песен, и Гвидо задерживал его каждый раз допоздна и поднимал рано, чтобы Тонио
мог со всем этим справиться.
Участвуя в многолюдных процессиях, устраивавшихся для
различных гильдий, мальчикам приходилось ездить на низких платформах на
колесах. Еще им доводилось петь на похоронах.
А в промежутках между всем этим, в любой свободный час был Гвидо.
Была пустая каменная комната, были упражнения, и голос Тонио приобретал все
новую гибкость и точность.
В начале осени Тонио получил письмо от своей тетушки Катрины
Лизани и был поражен тем, как мало оно его тронуло.
Она писала, что собирается в Неаполь повидать его. Он тут же
ответил, чтобы она этого не делала, объяснив, что окончательно расстался с
прошлым и не станет встречаться с ней, даже если она появится в городе.
Он надеялся, что она не будет ему больше писать; впрочем, у
него не было времени размышлять об этом, вспоминать прошлое, позволять ему
как-то влиять на настоящее.
И когда тетушка снова пообещала приехать, он вежливо
ответил, что, если понадобится, уедет из Неаполя, чтобы избежать встречи с нею.
* * *
После этого ее письма изменились. Потеряв надежду на
встречу, Катрина вдруг сменила свой сдержанный стиль на более эмоциональный:
"Все страшно огорчены твоим отъездом. Скажи мне, чего
бы тебе хотелось, и я тут же пришлю тебе. Пока я не получила твое письмо и не
сравним его с твоими старыми тетрадками, я не верила, что ты жив, хотя все мне
твердили об этом.
Что ты хочешь узнать о нас? Я расскажу тебе все. Твоя
матушка была тяжело больна, после того как ты уехал, и отказывалась от еды и
питья, но теперь она поправляется.
А твой брат, твой любящий брат! Знаешь, он так винит себя в
том, что тебе пришлось уехать, что лишь бесконечное число прекрасных дам
способно его утешить. А это лекарство он смешивает с вином, употребляя его в
чрезмерных дозах, однако это не мешает ему ежеутренне присутствовать на
заседаниях Большого совета".
