Тонио отвернулся.
— Ты думаешь, я хочу от тебя то, что ты не можешь мне
дать? — прошептал Доменико. — Возьми меня снова, и на этот раз на
жестком полу, чтобы подо мной не было ничего, кроме твоей руки, — сказал
он и лег лицом к полу, привлекая Тонио на себя сверху.
Тонио поднялся и посмотрел вниз, на маленькие ягодицы. Его
захватило воспоминание о том тугом отверстии и о тепле внутри его. И,
неожиданно для себя самого, он взгромоздился на это голое тело, ощутив его
наготу сквозь грубую материю своей одежды, и впился зубами в нежную плоть шеи,
когда Доменико подтянул его правую руку под свой гладкий живот и положил на его
ладонь свой толстый, твердый член.
Тонио чувствовал, как напрягается его тело. Он задыхался.
Теперь он снова был внутри мальчика и скакал на нем, нанося один яростный удар
за другим. Он крепко держал его член, терзал его, дергал его так, словно хотел
оторвать, а мальчик стонал на холодном полу, и когда Тонио достиг пика
наслаждения, он почувствовал, как и Доменико под ним содрогнулся в оргазме.
Тонио откинулся в сторону и лег на спину в полном изнеможении.
Когда он открыл глаза, Доменико стоял перед ним полностью
одетый, в алом плаще, наброшенном на плечо.
— Давай же, вставай, нас уже зовут! — улыбнулся
он. — А тебе еще надо снять грим!
Тонио почти не слышал его. Ему казалось, что перед ним
женщина в мужской одежде, а перед этим он был мужчиной в одежде женщины.
Опершись на локоть, Тонио приподнялся и попытался что-то сказать, но не смог.
Сумбур в голове нельзя было назвать раздумьями. А то, что он
чувствовал, не было счастьем. Но это оказалось самым сильным облегчением,
которое он когда-либо испытывал в жизни. Он молча сделал все, что советовал ему
Доменико.
В темноте кареты, всю дорогу до дома графини Ламберти,
расположенного на дороге в Сорренто, он покрывал Доменико поцелуями. А когда
мальчик засунул руку ему в штаны и нащупал тот самый шрам за его членом, Тонио
сдержался и не ударил его. Сдержался, потому что с легкостью мог сокрушить
Доменико голыми руками, ибо тот сам хотел быть смятым, раздавленным всей
тяжестью тела Тонио, жаждал, чтобы им обладали, — даже здесь, в этой
тряской карете.
* * *
А в конце этой долгой ночи Тонио снова увидел ту юную
светловолосую женщину, которую и в прошлый раз встретил в доме графини, в
пустом зале столовой. Теперь она вовсе не была так грустна, как тогда. Совсем
напротив. Танцуя, она смеялась и разговаривала со своим партнером. Когда она
двигалась, приподнимая сразу все свои голубые юбки, встряхивая золотистыми
волосами, небрежно усыпанными беленькими цветочками, ее острые маленькие плечи,
столь мило скругленные, придавали ей веселое, почти беспечное изящество.
Но когда их глаза встретились, Тонио отвел взгляд. Именно в
эту ночь, единственную из всех ночей, он не хотел видеть здесь эту женщину. Он
не помнил, что у нее такая чудесная шея или что ее груди так красиво подхвачены
корсажем, и теперь, глядя на то, как голубая ткань плотно охватывает ее тонкую
талию, непроизвольно стиснул зубы. Ему казалось, что он слышит ее голос среди
множества других голосов. Но она скромно отвела взгляд, словно на миг
задумалась о чем-то. Незнакомка выглядела теперь так же, как в прошлый раз,
почти печальной, и ему отчаянно захотелось поговорить с ней.
Он тут же представил себе, как они окажутся где-нибудь
вдвоем и он объяснит ей, что вовсе не груб и не неучтив, что он не имел намерения
оскорбить ее. «Мне страшно повезло, — подумал он, — а то бы теперь
уже два человека хотели отомстить мне — Лоренцо и отец этой девушки!»
Как раз когда его мысли приобрели самый неприятный оборот,
его разыскал Доменико, и, увидев прекрасное лицо мальчика в такой близости от
себя, осознав себя обладателем этого ослепительного создания, общества которого
искали столь многие, Тонио снова почувствовал прилив страсти. Он бы мог
овладеть Доменико прямо здесь. Для этого была нужна лишь какая-нибудь темная комнатка
да риск быть обнаруженными.
Но перед его глазами снова и снова возникала светловолосая
девушка.
Иногда он видел, как она сидит, примостившись на краешке
стула и неловко сложив руки на коленях, с серьезным и отрешенным лицом.
И в такие моменты в ней снова проявлялась детская
беззащитность, которую он ощущал и прежде. Казалось, ее можно было взять на
руки и вынести, и она даже не вздумала бы протестовать. Он представлял себе,
как ерошит ее светлые волосы, как отводит ей со лба выбивающиеся локоны. Он представлял
себе, как волосы падают на ее податливые плечи, а он убирает их, чтобы
поцеловать ее шею. Эти мысли сводили его с ума.
Но вот через какое-то время девушка посмотрела ему прямо в
глаза. Он стоял в это время довольно далеко от нее. Неужели она знала, что все
это время он не сводил с нее взгляда? Тонио увидел темную синеву ее глаз, но не
отвернулся, а, стоя как завороженный, думал: «Боже, лучше бы я ее никогда не
встречал!»
Глава 5
В последующие недели Тонио казалось, что Гвидо наверняка
известно о его маленькой «интрижке» с Доменико. При этом учитель и виду не
подавал, что это так.
Он был холоден, как всегда, однако поразительная скорость, с
которой прогрессировал Тонио, захватывала его полностью, не оставляя времени на
беспричинную грубость. На долгие часы они погружались в работу, и расписание
Тонио стало напряженным, как у выпускника.
Он пел два часа, а потом еще два часа, перед зеркалом,
наблюдая за своей осанкой и жестами, как если бы он был на сцене, а затем,
после обеда, изучал различные либретто, занимался дикцией. Еще час пел. Потом
следовали контрапункт и импровизация. Он должен был научиться подхватывать
любую мелодию и правильно орнаментировать ее на свой собственный вкус. Он
неистово работал у доски, потом Гвидо поправлял его и наконец разрешал спеть.
Еще час композиции, и заканчивался день пением. А между всем
этим еще были перерывы, во время которых он пел с хором консерватории или
работал в театре над следующей оперой, намеченной на конец лета.
А иногда днем мальчики отправлялись петь в церквях или
участвовали в каких-нибудь процессиях.
В первый раз, когда Тонио добровольно встал в строй
кастратов, медленно шествовавших парами по улицам, это оказалось столь же
ужасно, как он и ожидал. Какая-то часть его души, гордая и обреченная на вечное
страдание, не могла согласиться с тем, чтобы он проходил мимо толп зевак в
костюме скопца.
