Простое платье из фиолетового шелка, без всяких оборочек и
ленточек, изумительно подчеркивало ее руки и плечи. Казалось, что она уже долго
наблюдала за ним, пока он стоял здесь, и что перед тем, как он вошел, она
плакала.
Он хотел выйти из этой комнаты. Но, глядя на незнакомку,
почувствовал, как раздражение смешивается в нем с какой-то пьяной страстью. Она
казалась такой податливой, эта девушка, и вокруг головы светились, как ореол,
выбившиеся из аккуратной прически пушистые прядки.
Не понимая, что делает, Тонио пошел к ней. Однако не только
ее красота влекла его. Девушка казалась ему всеми брошенной, нуждающейся в
участии. «Плакала, плакала, — думал он, — почему она плакала?» Он был
очень пьян. Оступившись, опрокинул свечу, та погасла, и к потолку потянулся
едкий дымок.
И вдруг он оказался прямо перед незнакомкой и восхищенно заглянул
в ее дымчато-синие глаза, в которых, казалось, не было никакого страха перед
ним.
Никакого страха. Никакого страха. Да и почему, Господи,
должна она его бояться? Он стиснул зубы. Он не собирался трогать ее. И тем не
менее протянул руку.
И внезапно, беспричинно, ее глаза снова наполнились слезами,
и она горько заплакала.
И сама положила голову ему на плечо.
Это был мучительный момент. Полный ужаса. Мягкие золотистые
волосы, касавшиеся его лица, пахли дождем, и в вырезе ее платья он увидел
ложбинку между ее грудями. Он понял, что если сейчас же не уйдет, то непременно
ударит девушку, совершит какое-то страшное насилие, и в то же время продолжал
крепко, до боли стискивать ее в своих объятиях.
Потом он приподнял подбородок девушки и накрыл ее губы
своими. И тут, вскрикнув, она стала отчаянно сопротивляться.
Кажется, он даже упал. Она была уже далеко, далеко от него,
и ее взгляд в полумраке был столь невинным и в то же время исполненным такой
душевной муки, что, повернувшись, он опрометью вылетел из комнаты и бежал до
тех пор, пока не оказался среди столпотворения танцующих пар.
— Маэстро, — бормотал он, вертя головой направо и
налево, и, когда Гвидо вдруг взял его под руку, стал горячо убеждать учителя,
что им нужно уходить.
Какая-то немолодая женщина кивала ему. Стоявший рядом с ним
человек объяснил ему, что маркиза хочет с ним потанцевать.
— Я не могу, — покачал он головой.
— Нет, можешь, можешь, — прозвучал совсем рядом
тихий голос Гвидо.
Тонио почувствовал руку маэстро на своей пояснице.
— Проклятье, — прошептал он. — Я хочу
выбраться отсюда... вы должны помочь мне... добраться до консерватории.
Но он уже кланялся этой старухе, целовал ей руку. У нее было
такое приятное лицо, со следами былой красоты, и в ее сморщенной руке,
протянутой ему, виделось такое изящество.
— Нет, маэстро, — шептал он как в бреду.
Она легко повернулась на белых туфельках. Комната кружилась
у него перед глазами. Только бы не встретить ту светловолосую девушку! Он
сойдет с ума, если она вдруг появится, и все же если бы он только мог объяснить
ей...
Но что?
Что он не виноват, что она не виновата.
Они стояли лицом друг к другу, маркиза и он. Грянула
кадриль, и каким-то чудом он шагнул вперед, поклонился партнерше и резко
двинулся вдоль длинной линии пар точно так же, как делал это тысячи раз, но
снова и снова на какие-то мгновения забывая, что делает.
Появился Гвидо. Какие же большие у него глаза, слишком
большие для его лица!
И вот уже он опирается на руку Гвидо, что-то кому-то
говорит, извиняется, уверяет, что должен уйти отсюда, должен оказаться в своей
комнате, в своей собственной комнате, или же они должны сейчас подняться на
гору. Да, подняться на гору, ведь это единственное, чего он не смог позволить
себе, это было просто нестерпимо.
— Ты устал, — сказал Гвидо.
— Нет, нет, нет, — замотал головой Тонио.
Он не мог никому в этом признаться, но мысль о том, что он
никогда больше не сможет лечь с женщиной, была невыносимой. Он готов был
кричать и биться головой о стену. Где она, эта девушка? Он никогда, ни на миг
не верил, что Алессандро был способен на такое! Ведь мама была таким ребенком,
а Беппо... Невероятно! А Каффарелли? Что же он на самом деле сделал, когда
остался с ними наедине?
Гвидо помог ему сесть в карету.
— Я хочу подняться на гору! — повторял Тонио
яростно. — Оставьте меня одного! Я хочу туда, я знаю, что делаю!
Карета двигалась. Тонио видел над головой звезды и покрытые
листвой ветви, склоняющиеся так низко, словно им хотелось прикоснуться к нему,
чувствовал теплый бриз на лице. Если бы сейчас он подумал о маленькой Беттине в
гондоле, о мягком сплетении ее рук и ног, о нежной, как шелк, плоти между ее
бедрами, он бы сошел с ума. «Запретите мне! Ноги моей там не будет, пока... и
тогда...»
Он рухнул на Гвидо. Они стояли у ворот консерватории, и
Тонио сказал:
— Я хочу умереть.
«Чем открыть тебе мою боль, лучше умереть».
И тогда он снова услышал голос отца: «Веди себя как
мужчина».
Поднимаясь по лестнице в свою комнату, он уже ничего не
чувствовал.
Глава 4
Теперь, когда Гвидо видел, что Тонио слишком устал и не
может работать, он придумывал для него какое-нибудь вознаграждение. Либо они
ездили в оперу, либо Тонио получал от него какие-нибудь простые арии, которыми
мог наслаждаться в свое удовольствие. Провести Гвидо было невозможно. Он знал,
когда его ученику действительно требовался отдых. Как-то ранним вечером, когда
Тонио был в необычайно унылом настроении, Гвидо вывел его из классной комнаты и
сопроводил в консерваторский театр.
— Сядь здесь. Смотри и слушай, — сказал он,
оставляя Тонио на заднем ряду, где тот смог наконец вытянуть ноющие ноги.
Тонио и раньше был более чем заинтригован звуками,
доносившимися из этого зала.
И теперь оказался приятно удивлен, обнаружив, что это
настоящий маленький театр, роскошный, как в венецианских палаццо.
Здесь был ярус лож, задрапированных изумрудно-зелеными
занавесями, а арка над сценой сверкала позолоченными завитушками.
