Предстояло разбивать какую-нибудь музыкальную фразу на
множество отдельных звуков, при одновременном сохранении ее целостности и
ясности произношения. Гвидо использовал в качестве примера слово «Sanctus»
[30]
. Его композитор может изобразить двумя нотами, причем вторая
будет выше первой. Но Тонио должен был уметь делить первую ноту, для слога
«Sanc», на семь или восемь звуков различной длительности и высоты и постепенно
подниматься при этом ко второй ноте, для слога «Tus», которую также следует
разделить на семь или восемь звуков, но завершить все на исходной ноте, чтобы
концовка не получилась фальшивой.
Упражнения в этих мелизмах и пассажах, написанных Гвидо,
были лишь началом. Вслед за этим Тонио предстояло научиться, подхватив голый
остов любой композиции, со вкусом и тактом украшать и орнаментировать его. Он
должен был понимать, когда следует нарастить или ослабить звук, как долго
держать его, когда разбивать пассаж на ноты разной длительности, а когда равной
и как далеко заходить в восходящих и нисходящих модуляциях. И при этом всегда
артикулировать слова кантаты или арии так, чтобы, несмотря на изощренную
орнаментировку, смысл слов оставался ясен для каждого.
* * *
Таковы были необходимые основы, преподанные Гвидо своему
ученику. Остальное во многом зависело от него самого.
Обычно студенту консерватории требовалось не меньше пяти
лет, чтобы овладеть этим мастерством. Рядовой ученик гораздо медленнее
продвигался от «Accentus» к «Esclamazio», от «Esclamazio» к орнаментам. Но
Гвидо ускорил темп занятий по очевидным причинам: во-первых, чтобы это не
наскучило Тонио, а во-вторых, потому что Тонио без особого труда справлялся с
этим.
Он умудрялся работать над всеми аспектами своей вокальной
техники одновременно, и Гвидо начал придумывать для него все более и более
сложные вокализы. Конечно, у него хранилось много старых книг, написанных
преподавателями прошлого столетия или начала нынешнего. Но, как и большинство
учителей, он составлял собственные упражнения, зная, чего именно недостает
Тонио.
И когда Тонио убедился, что постиг основы и впереди лишь
совершенствование голоса с помощью разнообразных упражнений, он залился
слезами, опустив голову на сложенные на клавесине руки.
Теперь он испытывал такую умственную и физическую усталость,
что ему было ясно: никогда раньше он толком не понимал, что значат недосып или
изнеможение. И его совершенно не заботило, что Гвидо Маффео смотрит на него с
презрением и негодованием.
Он ненавидел Гвидо. Так же, как Гвидо ненавидел его. «И пускай!
Ведь все это он делал для себя, для своего собственного удовольствия». Внезапно
Тонио страшно испугался. Если он лишится этого, что у него останется?
У него закружилась голова, словно он утратил равновесие и
неожиданно в памяти всплыли те сны, что всегда забывались утром. И маленькая
дверца, за которой ожидал либо кошмар, либо неизвестность. Он горько зашикал,
страстно желая, чтобы Гвидо Маффео сейчас же ушел. «Давай, давай уходи, брось
меня с отвращением! И уходи отсюда!»
На самом деле именно это скажет ему маэстро в следующее
мгновение: «Уходи отсюда!»
— Мой голос огрубел, — проговорил наконец
Тонио. — Он неровный, он дребезжит и словно ломается у меня в горле. Я
научился лишь слышать, насколько он плох!
Гвидо сердито смотрел на него. А потом с его лица вдруг
исчезло всякое выражение.
— Можно, я пойду спать? — прошептал Тонио.
— Пока нет, — ответил Гвидо. — Ступай к себе
и оденься. Я возьму тебя с собой в оперу.
— Что? — Тонио поднял голову. Он не мог поверить
своим ушам. — Мы едем в город, мы едем в оперу?!
— Если перестанешь вопить, как младенец, то да. Так что
одевайся скорее.
Глава 3
Тонио взлетел наверх, перескакивая через ступеньки. Плеснул
в лицо холодной водой и достал нарядный костюм, который не надевал с того
момента, как покинул Венецию. Через минуту на нем уже были его лучшая кружевная
рубашка, синий вышитый камзол и туфли с пряжками. Прицепив шпагу, он в
мгновение ока оказался на пороге апартаментов Гвидо на первом этаже.
Только тогда он вспомнил, что презирает Гвидо. И что он вовсе
не ребенок, который никогда не бывал в опере. Но тут же об этом забыл. На самом
деле он был так счастлив, что даже не вполне осознавал происходящее. И
почему-то ему хотелось смеяться.
Тут появился Гвидо, и Тонио, привыкший видеть его в черном
одеянии, был изумлен. Маэстро облачился в роскошный бархатный камзол
шоколадного цвета, идеально подходивший к его карим глазам и гладко причесанным
волосам, а под него надел жилет из золотистого шелка и почти такую же, как у
Тонио, кружевную рубашку. Если бы при этом на лице Гвидо появилась хотя бы
легкая улыбка, он, несомненно, показался бы красавцем. Но учитель был по
обыкновению угрюм и молчалив.
Тонио внутренне сжался, когда увидел, насколько мрачен
Гвидо. И молча проследовал за ним до первого шумного перекрестка, где они
наняли кабриолет, который повез их к театру Сан-Бартоломео.
Это было старое здание, великолепно освещенное и заполненное
людьми. В комнатах для карточных игр висела пелена табачного дыма и велись
шумные разговоры, а в зале, перед слоняющейся и болтающей публикой, уже шло
представление. В этом неаполитанском театре обычно давали героические, то есть
серьезные, оперы для аристократии, занимавшей первый из ярусов.
Зрелище пленило Тонио, как будто он не встречал до сих пор
такой роскоши, не вырос среди люстр из муранского хрусталя, никогда не видел
такого количества восковых свечей.
И Гвидо определенно обрел горделивую осанку и блеск в
глазах. Он выглядел почти как благородный синьор. Он купил и либретто, и
партитуру и повел Тонио не к шумным ложам, а вниз, к наиболее дорогим местам
партера, перед самой рампой. Первый акт дошел только до середины, так что
важнейшие арии еще были впереди. Удобно усевшись в кресле, Гвидо усадил ученика
рядом с собой.
«И это зверь, который рычал на меня весь месяц!» — подумал
Тонио, изумленный и заинтригованный происходящим.
Гвидо объяснил, что в опере участвуют два кастрата и
хорошенькая маленькая примадонна. «Но старый евнух, — предсказал
маэстро, — перепоет всех, и не потому, что у него прекрасный голос, а
потому, что он хороший ремесленник».
Как только кастрат запел, Тонио был очарован нежностью его
голоса.
— И это не прекрасный голос? — прошептал он.
