Конечно, они не собирались заниматься любовью — женщина
старше его матери и он. Но это случилось. Теплая комната была освещена пламенем
камина и благоухала духами. Катрина восхитилась его умением и той силой, с
которой он двигался между ее бедер. А ее тело оказалось таким пышным и
прекрасным, каким он всегда себе его и представлял. Потом, однако, он
почувствовал неимоверный стыд, и словно все опоры его жизни рухнули под ним.
— Но почему ты так себя ведешь? — добивалась от
него тетушка.
Она требовала, чтобы он прекратил эти ночные шатания, потому
что настало время, когда важно быть настоящим образцом для подражания.
— Странное наставление, — мягко заметил он, —
с благоуханного ложа.
— Но почему его злоба так разъедает тебя? —
удивилась Катрина.
У него не было на это ответа. Да и что мог он сказать?
«Почему ты не предупредила меня, что мать была той девушкой! Почему никто не
предупредил меня!»
Но Тонио не мог говорить, потому что в нем накапливался
страх, становящийся сильней и сильней с каждым уходящим днем, страх столь
жуткий, что он не мог признаться в нем даже самому себе, не то что кому-то
другому. Он отвернулся от Катрины.
— Ладно, ладно, мой трубадур, — прошептала
она, — Пой, пока можешь. Молодые люди делают куда более гадкие веши. Мы
можем потерпеть еще немного. В конце концов, при всей своей абсурдности это
вполне безобидно. — А потом, лаская его, добавила: — Бог свидетель, тебе
недолго осталось наслаждаться этим прекрасным сопрано.
Голос в пустом храме отразился от золотых стен и вернулся
назад, чтобы посмеяться над ним.
* * *
И вот он вернулся домой. Зачем? Только для того, чтобы
услышать от Лины, что его брат выставил Алессандро из дома, заявив, что в его
услугах в качестве воспитателя больше не нуждаются. А мать скрывалась за
запертыми дверями и была совсем потеряна для него.
И теперь, сидя за столом, за которым не обедал уже много
месяцев, Тонио даже не пошевелился, когда услышал приближающиеся шаги и
хлопанье дверных створок, сначала первых, а потом вторых.
«Я не могу избегать его вечно».
Небо темнело. Со своего места он мог видеть даже самую
дальнюю кромку воды. И он не отрывал от этой точки взгляда, хотя эти двое —
кажется, их было двое — уже приближались к нему. Почти отчаянно опустошил он
серебряный кубок с вином. «И она тоже пришла, — подумал он. —
Настоящее мучение».
Чья-то рука долила вина.
— Теперь оставь нас одних, — сказал Карло.
Он говорил это лакею, который поставил бутылку и быстро
зашаркал по камням. Словно крыса пробежала по пыльному коридору.
Тонио медленно повернул голову и взглянул на них обоих. Да,
это была Марианна. С ним. Свечи ослепили его, и тыльной стороной руки он
прикрыл глаза, а потом увидел то, что уже, кажется, замечал раньше. Лицо матери
было покрасневшим, опухшим.
Брат выглядел непривычно неопрятным, словно взъерошенным
после какой-то ссоры. И когда он сел напротив Тонио и наклонился вперед,
положив на стол обе руки, Тонио впервые подумал: «Я презираю тебя! Да, это
правда, теперь я презираю тебя!»
На лице Карло не было ни тени улыбки. И ни тени притворства.
Черты его заострились, в глазах застыло странное выражение, словно к брату
пришло какое-то новое понимание.
Тонио поднял серебряный кубок, ощутив пальцем украшающий его
камень. Перевел взгляд на воду. Потом на небо, в последний раз блеснувшее
серебром.
— Скажи ему! — потребовал брат.
Тонио медленно поднял глаза.
Мать смотрела на Карло так, словно он произнес что-то
оскорбительное.
— Скажи ему! — повторил брат.
Марианна повернулась, чтобы выйти из комнаты, но Карло,
опередив ее, поймал за запястье.
— Скажи ему!
Она покачала головой. И бросила взгляд на Карло, словно не
могла поверить, что он так поступает с ней.
Тонио медленно поднялся из-за стола, более пристально
посмотрел на мать в свете свечи и увидел, как лицо ее потемнело от гнева.
— Скажи ему сейчас, при мне! — прорычал Карло.
Тогда она, словно заразившись его яростью, вскричала:
— Я никогда этого не сделаю, ни сейчас, ни когда бы то
ни было!
Ее начала колотить дрожь. Лицо сморщилось, словно она хотела
заплакать. И вдруг Карло схватил ее обеими руками и начал трясти.
Тонио не шелохнулся. Он знал, что если пошевелится, то уже
не сможет сдержаться. То, что его мать принадлежала этому человеку, было вне
всякого сомнения.
Но Карло остановился.
Марианна стояла, зажав уши руками. Потом снова взглянула на
Карло и одними губами сказала:
— Нет.
Лицо ее было искажено до неузнаваемости.
И тут Карло снова издал то ужасное утробное рычание, похожее
на скорбный вопль человека, оплакивающего смерть, которую он никогда не сможет
принять. Он поднял правую руку и со всей силой ударил Марианну.
Она отлетела на несколько шагов назад и упала.
— Если ты ударишь ее еще раз, Карло, — сказал
Тонио, — все будет решено между нами раз и навсегда.
Он впервые назвал брата по имени, но вряд ли мог с точностью
утверждать, что Карло это услышал.
Брат смотрел прямо перед собой. Похоже, он не слышал и плача
Марианны. Она дрожала все сильнее и сильнее и вдруг закричала:
— Я не буду, я не буду выбирать между вами!
— Скажи ему правду перед Богом и передо мной,
сейчас! — рычал Карло.
— Довольно! — вмешался Тонио. — Не мучай ее!
Она так же беспомощна, как и я. Ну что она может сказать мне новое, чтобы это
что-то изменило! Что ты — ее любовник?
Тонио невыносимо было видеть страдания матери, казалось
большие, чем она пережила за все годы ужасающего одиночества.
Ему захотелось как-то дать ей понять — молча, одними
глазами, может быть, тоном голоса, — что он ее любит. И что ничего
большего от нее не ждет.
Он отвел взгляд в сторону, а потом снова посмотрел на брата,
который повернулся к нему.
— Это бесполезно, — заявил Тонио. — Даже ради
вас обоих я не могу пойти против своего отца.
