— Нет, Марк Антонио, в том, что я сказал, нет ни слова
лжи. И ты это знаешь. А если это не так, иди спроси своего скопца, пусть скажет
правду! Или свою тетушку любимую спроси, Катрину! Иди на улицы, там тебе скажет
каждый! Я вывел Марианну из монастыря при свете белого дня, потому что хотел
ее, а она хотела меня, а он, он — хотел не больше, чем просто смотреть на нее.
— Я вам не верю.
Тонио поднял руку, словно хотел ударить Карло. Но теперь он
плохо видел его. Силуэт расплывался перед ним, хотя и приближался, загораживая
огарки свечей, теперь уже темных и невыразительных.
— Я умолял его позволить мне жениться на ней! На
коленях молил! И знаешь, что он мне сказал? «Аристократка с материка, —
насмехался он, — бесприданница, сирота!» Мол, он сам выберет мне жену,
говорил он и выбрал какую-то сушеную мегеру! Из-за ее богатства, положения, а
главное — из-за ненависти ко мне! «Отец! — умолял я, — съездите в
„Пиета“, посмотрите на нее!» Я стоял на коленях на этом самом полу, умоляя его.
Когда же худшее свершилось и он отослал меня прочь, то выбрал ее в невесты для
себя самого! Аристократку с материка, бесприданницу, сироту! Он женился на ней.
И заплатил, чтобы ее включили в «Золотую книгу». Ведь он мог это сделать для
меня, но отказался! Изгнав меня, он взял Марианну себе, понимаешь? Плачь,
братик, плачь! Оплакивай ее и меня! Оплакивай нашу безрассудную любовь, и наши
безрассудные дела, и то, чем оба мы за это заплатили!
— Прекратите, я не могу это слышать! — Тонио зажал
уши руками. Глаза его были закрыты. — Если вы не прекратите, то пусть
поможет мне Бог...
Он протянул руку к дверному косяку и, нащупав его,
прислонился к нему головой, не в силах произнести больше ни одного слова, не в
силах сдержать отчаянные рыдания.
— Подойди сегодня ночью к ее двери, — услышал он
за спиной мягкий голос Карло, — послушай у замочной скважины, если
пожелаешь. Она принадлежала мне тогда, будет принадлежать и теперь. Если не
веришь, спроси ее!
* * *
На Тонио не было ни маски, ни табарро. Он пробирался сквозь
мокрую и шумную толпу, и дождь бил его по лицу при шквальных порывах ветра.
Наконец он оказался в кафе и почувствовал, как горячий воздух обволакивает его.
— Беттина! — прошептал он.
Мгновение девушка в задорной черной шапочке словно бы
колебалась, но потом, протиснувшись мимо чьих-то домино, жутковатых лиц в
баутах, клоунов и монстров, подошла и быстро обняла его.
— Сюда, ваше превосходительство! — Она вывела его
на улочку к ближайшей пристани.
Как только гондола отошла от причала, девушка оказалась в
его объятиях на полу каюты, стаскивая с него камзол и рубашку, задирая юбки,
обвивая его ногами.
Дождь шумел, шлепал по воде, стучал по деревянным мостикам,
то и дело возникавшим над их головами. Лодка опасно качалась, словно не
выдерживая веса парочки; в каюте пахло пылью, теплой плотью, дымным запахом
между обнаженными ногами Беттины, где волосы оказались влажны и горячи.
Просунув туда голову, Тонио даже заскрежетал зубами. Маленькими сильными
ручками Беттина прижимала его к себе, и он чувствовал у своих щек шелковую кожу
ее бедер. Ее непрестанное хихиканье стояло у него в ушах, ее груди оказались
такими большими, что, казалось, выплеснулись ему в ладони. Она разорвала на нем
бриджи, а сама словно вытекла из блузы и юбки, белая и сладкая, и ее пальцы
ласкали его, поднимали его, направляли.
Тонио боялся, что она будет смеяться, узнав, что он еще
мальчик, но Беттина лишь привлекла его к себе, и он вошел в нее, вторгся,
чувствуя, как взрыв в мозгу стирает и время, и растерянность, и весь ужас.
Он бы умер, если бы хоть на миг сейчас подумал о чем-то.
И поэтому его руки жадно касались горячей плоти под ее
коленями, влажной теплоты под грудями, ее округлых икр и открытого, жаждущего
рта, полного отчаянной смелости, шумного дыхания и этого легкого, нетерпеливого
хихиканья. Великого множества мельчайших трещинок, складочек, тайн. Вода плескалась
о борта лодки, наплывала и уплывала музыка, высокие звуки, низкие звуки. Иногда
он ложился под Беттину, наслаждаясь ее тяжестью, а потом снова укладывал ее на
спину, приподнимал рукой жаркие складки женской плоти, трогал языком маленький
гладкий живот.
И когда он наконец иссяк и уже просто лежал, прижимаясь к
ней, к этому примешались морской запах воды, влажный запах поросших мхом свай и
дух той мягкой земли под ними, что тоже была Венецией. И все это оказалось
связано со сладостью и солью, с жемчужным смехом Беттины, с серебряным косым
дождем, пробивающимся сквозь маленькие окошечки и падающим ему на лицо.
О, если бы это могло длиться вечно, если бы это могло
стереть из его сознания все мысли, всю боль, если бы он мог брать ее снова и
снова, и мир не вернулся бы к нему, и он не оказался бы снова в том доме, в тех
комнатах, слыша тот голос. Тонио перевернулся на живот и лежал в темноте, вжав
лицо в подушку, чтобы Беттина не услышала, что он плачет.
* * *
Его вывели из забытья голоса.
Похоже, лодка проплывала по тем крошечным каналам с
маленькими окошками над ними, из которых днем свисало постиранное белье, где на
узеньких набережных валялись кучи мусора и где, подняв голову, можно было
увидеть мечущихся вдоль стен крыс. В темноте выли и вопили кошки. Он слышал
хлюпанье и бульканье воды. И чувствовал себя невесомым и очень спокойным,
несмотря на то что девушка все еще дразнила его:
— Люблю тебя, люблю тебя, люблю, люблю...
И снова эти голоса. Тонио поднял голову. Тот тенор, который
он узнал бы везде, и тот бас, да, тот самый, а также флейта и скрипка. Он
приподнялся на локте, почувствовав, как кренится лодка. Это были его певцы!
— Что, ваше превосходительство? — прошептала
Беттина.
Она сидела рядом с ним нагишом, лишь бесформенная куча
одежды прикрывала ее колени. У нее были изящные покатые плечи, а глаза, такие
большие, что казалось, существовали отдельно от белизны ее лица, следили за
ним.
Тонио сел прямо и мягко высвободился. «Я обладал ею, —
думал он. — Любил ее, имел ее, познал ее». Но это не принесло ему ни
наслаждения, ни чудесного волнения. На миг он прижался к Беттине, вдохнул запах
ее волос и поцеловал твердую округлость ее маленького лба.
А голоса между тем приближались. Это и в самом деле были его
певцы! Скорее всего, они направлялись домой. Если бы он мог сейчас перехватить
их... Он поспешно заправил рубашку в бриджи, завязал узлом волосы.
— Не уходите, ваше превосходительство, — попросила
девушка.
— Милая, — сказал он, опуская в ее ладонь золотые
монеты и смыкая ее пальцы поверх них, — завтра вечером жди меня, как
только стемнеет.
