— В прежние времена, — прошептал Карло, — все
женщины ходили в таких покрывалах, и они придавали им особую прелесть. Это была
тайна, которую они носили с собой по улицам, тайна, в которой присутствовало
что-то от Востока...
Тонио медленно поднял глаза и увидел брата совсем близко от
себя. Белая кружевная оторочка на черном камзоле Карло казалась скорее тусклым
миражом, чем тканью, а великолепно завитый, высоко поднимающийся ото лба и
похожий на настоящие волосы парик слегка поблескивал.
Брат подошел к оконной раме и глянул вниз. Их сходство вновь
потрясло Тонио, как потрясало всегда, когда он осознавал его. При слабом свете
свечи кожа Карло казалась безупречной. Единственным признаком возраста были
мелкие морщинки в уголках глаз, появлявшиеся всегда, когда он широко улыбался.
И сейчас эта улыбка смягчила его лицо, выявив искреннюю
теплоту. Невозможно было поверить, что между братьями вообще существует
какая-либо враждебность.
— Вечер за вечером ты избегаешь меня, Тонио, —
сказал Карло. — Но давай все же сейчас пообедаем вместе. Стол уже накрыт.
Тонио снова обернулся к воде. Матери уже не было видно. В
ночи не осталось ничего, кроме медленно плывущих по каналу лодочек.
— Мои мысли с моим отцом, синьор, — сказал он.
— Ах да, с твоим отцом!
Но Карло не отвернулся. В сумерках заскользили молчаливые
турки, зажгли свечи в многочисленных канделябрах повсюду и в том числе на самом
столе, на буфетах, расположенных прямо под той ужасной картиной.
— Садись же, братишка!
«Я хочу полюбить тебя, — думал Тонио, — что бы ты
ни сделал. Я надеюсь, это можно будет как-то преодолеть».
Свесив голову, Тонио сел во главе стола, как часто делал и
раньше. Лишь после этого он сообразил, что натворил, и, подняв глаза, посмотрел
на брата.
Сердце его заколотилось. Он видел перед собой улыбку,
излучающую только дружелюбие. Белоснежный парик еще более оттенял смуглость
кожи Карло и подчеркивал красоту высоко изогнутых бровей. Брат смотрел на него
без какого-либо осуждения.
— Мы не в ладах друг с другом, — сказал
Карло. — Мы можем притворяться, но не в силах это изменить. Мы не в ладах.
Прошел почти месяц, а мы даже не можем вместе преломить хлеб.
Тонио кивнул, и глаза его наполнились слезами.
— При том, что сходство между нами, — добавил
Карло, — почти сверхъестественное.
Тонио подумал: «Можно ли почувствовать любовь другого, если
выражение ее бессловесно? Может ли Карло увидеть ее в моих глазах?» И впервые
за все это время, не в состоянии произнести даже самые простые слова, он
осознал, как сильно хотелось бы ему опереться на брата. «Довериться тебе,
искать твоей помощи. И все же это невозможно. Мы не в ладах». Ему захотелось
немедленно выйти из комнаты. Он боялся странного красноречия брата.
— Прелестный маленький брат, — прошептал
Карло. — Одет во все французское, — продолжал он, оглядывая Тонио, и
его большие темные глаза сверкнули. — А какое изящное телосложение! Это у
тебя от матери, полагаю, как и голос, прекрасное, чудное сопрано.
Тонио решительно отвел глаза. Это было мучительно. «Но если
мы не поговорим сейчас, будет еще хуже».
— Девочкой она пела в капелле, — продолжал
Карло, — и своим пением доводила нас до слез. Говорила она тебе об этом?
Ах, сколько она получала подарков, как любили ее гондольеры!
Тонио медленно повернул к нему взгляд.
— Она была настоящей сиреной, — сказал
Карло. — Неужели никто не рассказывал тебе?
— Нет, — неловко ответил Тонио.
Почувствовав, что брат наблюдает за тем, как он заерзал на
стуле, он снова поспешно отвел взгляд.
— А какой красавицей она была! Даже большей красавицей,
чем сейчас... — Карло перешел на шепот.
— Синьор, лучше не говорите о ней так! —
воскликнул Тонио импульсивно.
— Но почему? Что случится, — продолжал Карло столь
же спокойно, — если я буду говорить о ней так?
Тонио посмотрел на брата. Улыбка его изменилась: в ней
появился холод. «Не бывает, наверное, на земле более ужасного выражения лица,
чем такая улыбка», — подумал Тонио.
Он чувствовал, что за этой улыбкой скрывались то отчаяние,
та тревога и ярость, что прорывались в реве за закрытыми дверьми.
— Но не я в этом виноват! — вдруг прошептал Тонио.
— Тогда уступи мне!
Итак, они к этому пришли.
Много дней Тонио с ужасом ждал этого момента. Ему хотелось
встать и уйти, но рука брата уже легла на его руку, придавив к столу. Он
почувствовал, как под одеждой выступил пот, а в комнате вдруг стало нестерпимо
холодно. Он смотрел на пламя свечей, словно желая, чтобы оно сожгло ему глаза,
и понимал, что не может ничего сделать, чтобы предотвратить пугающий его разговор.
— Неужели ты вовсе не жаждешь услышать мою версию
происшедшего? — прошептал Карло. — Дети ведь любопытны. Неужели в
тебе нет природного любопытства? — Его лицо полыхало гневом, но улыбка
по-прежнему не сходила с губ, а голос понижался на последних слогах, словно он
сам пугался его мощи.
— Синьор, вы враждуете не со мной. Так к чему все эти
разговоры?
— Ох, братишка, ты меня просто изумляешь. Тебя не
заставить подчиниться, ведь так? У тебя внутри железо, как у него внутри было
железо. И острые шипы нетерпения, как у нее. Но ты выслушаешь меня.
— Вы ошибаетесь, синьор. Я не буду вас слушать.
Расскажите все тем, кто назначен руководить нами обоими, управлять нашим
имением, нашими решениями.
Почувствовав внезапное отвращение к брату, Тонио выдернул
свою руку из руки Карло.
Но его лицо, удивительно молодое, светившееся пылкостью и
страданием, притягивало. Брат словно бросал Тонио вызов, умолял его, и в нем не
чувствовалось ничего от того «железа», выражаясь собственными словами Карло,
которое Тонио действительно ощущал иногда в отце.
— Чего вы хотите от меня, синьор? — спросил Тонио.
Распрямившись на стуле, он медленно вздохнул. — Скажите же мне, что я
должен сделать!
— Я уже сказал тебе: уступи мне! — Карло снова
повысил голос — Видишь, что он со мной сделал? Ограбил меня — вот что он со
мной сделал! И хочет ограбить еще раз! Но я скажу тебе: этому не бывать!
