Маски повсюду — от гондольеров в яме до рассудительных
торговцев с их одетыми строго в черное женами на самом верху. Гул голосов и
звон бокалов накатывали волнами в каком-то неуловимом ритме.
— Тонио, ты слишком молод для этого, — бросила
Катрина через плечо. — Но позволь рассказать тебе о Каффарелли...
Однако он не взглянул на нее, потому что не хотел видеть эту
восхитительную звериную щель ее рта, неприкрытого и такого красного под белой
маской, придающей ее глазам кошачий вид. Ее руки в бургундском атласе казались
столь мягкими, что он даже заскрипел зубами, представив на миг, как безжалостно
их сжимает.
Все же он внимательно прислушивался ко всей той ерунде,
которую они говорили о великом кастрате, выступающем этим вечером. Например, о
том, что в Риме он был «застукан» мужем своей любовницы прямо в ее постели. «В
постели», — сказала Катрина. У Тонио защипало глаза, когда он представил,
как его мать и Алессандро слушают это. После этого, по слухам, вынужденный
бежать Каффарелли провел ночь, прячась в баке с водой. Много дней после этого
нанятые обманутым мужем бравос
[18]
преследовали его
повсюду, но дама дала ему собственных телохранителей, которые везде
сопровождали его, пока наконец он не бросил все это и не покинул город.
Тонио вдруг вспомнились слова Андреа. Отец что-то говорил
насчет света, насчет испытаний, которые преподносит свет. Свет... Но ему не
удавалось сосредоточиться ни на чем ином, кроме Каффарелли. Впервые в жизни он
должен был услышать великого кастрата, и все остальное могло подождать, все,
что его беспокоило, и все, что в любом случае от него не зависело.
— Говорят, он готов драться с каждым, пока его не
прикончат, а если какая-нибудь примадонна хороша собой, он не отходит от нее ни
на секунду. Это так, Алессандро?
— Синьора, вы знаете гораздо больше, чем я, —
рассмеялся Алессандро.
— Я дам ему пять минут, — заявил Винченцо. —
И если он не завладеет моим сердцем или моим слухом, я отправлюсь в театр отеля
Сан-Мойзе
[19]
.
— Не будь смешон, — сказала Катрина, —
сегодня здесь весь город. Сегодня надо быть только здесь! А кроме того, идет
дождь.
Тонио развернул кресло, уселся в нем, расставив ноги, и
посмотрел на закрытую занавесом сцену. Он услышал, что мать рассмеялась. Старый
сенатор предложил всем отправиться домой и послушать, как она мило поет дуэтом
с Тонио. А потом он сможет поужинать. «Ты ведь споешь для меня, милочка?»
— Иногда мне кажется, что я вышла замуж за
желудок, — сказала Катрина. — Ставь на кон свою одежду, вещь за
вещью, — обратилась она к Винченцо. — Начни с камзола. Нет, с
рубашки. Мне нравится рубашка.
Между тем внизу, в конце зала, разгорелась драка. Раздались
крики и топот, а потом очень быстро был восстановлен порядок. Красивые девушки
разносили по рядам вино и легкие закуски.
Алессандро как тень возвышался у стены ложи за спиной Тонио.
И в это время появились музыканты и, шурша нотами, стали
рассаживаться по своим обитым бархатом стульям. Впрочем, шуршание слышалось
отовсюду: публика перелистывала либретто, которые бойко распродавались в
вестибюле театра.
И когда молодой и никому не известный сочинитель оперы вышел
в зрительный зал, раздались несколько приветственных криков с галерки и взрыв
аплодисментов.
Казалось, свет немного убавили, но все равно недостаточно.
Тонио упер руки в подбородок и вжался в спинку кресла. На композиторе плохо
сидели и парик, и тяжелый парчовый камзол, и он ужасно нервничал.
Алессандро неодобрительно хмыкнул.
Композитор неловко плюхнулся за клавесин, музыканты подняли
смычки, и неожиданно зал наполнила стремительная, веселая музыка.
Она была красивой, легкой, жизнерадостной, без намека на
трагедию или дурное предзнаменование, и немедленно заворожила Тонио. Он
наклонился вперед, потому что за его спиной болтали и смеялись. У изгиба
балкона пиршествовало семейство Леммо, и от стоявших перед ними серебряных
тарелок поднимался пар. Тщетно какой-то сердитый англичанин шипел на болтающих,
призывая замолчать.
Но когда взмыл занавес, со всех сторон раздались ахи и охи.
Золоченые портики и арки поднимались на фоне задника, изображающего бесконечное
синее небо с волшебно мерцающими на нем звездами. Облака наплывали на звезды, а
музыка, зазвучавшая в неожиданно воцарившейся тишине, наверное, достигала
стропил. Композитор усердно колотил по клавишам, так же рьяно встряхивая
напудренными кудрями, и в это время на сцене появились пышно разодетые мужчины
и женщины и завели монотонный, но необходимый речитатив, предварявший хорошо
всем известную и абсолютно нелепую историю, которая составляла сюжет оперы.
Кто-то был кем-то переодет, кто-то был похищен, кто-то оскорблен. Кто-то должен
был сойти с ума. Предстояла битва между медведем и морским чудищем, после
которой героиня должна была вернуться домой к мужу, считавшему ее умершей, и чей-то
брат-близнец должен был получить благословение богов за сокрушение врага.
Тонио собирался изучить либретто позже. Сейчас оно его мало
заботило. Но что определенно сводило его с ума, так это смех матери и громкие
возгласы членов семьи Леммо, которым как раз принесли зажаренную рыбу.
— Извини. — Он протиснулся мимо Алессандро.
— И куда вы идете? — Большая рука Алессандро легко
и тепло обняла Тонио.
— Вниз. Я должен услышать Каффарелли. Оставайся с моей
матушкой, не выпускай ее из виду.
— Но, ваше превосходительство...
— Тонио, — улыбнулся Тонио. — Алессандро, я
тебе обещаю, клянусь своей честью, что не уйду дальше партера. Ты будешь видеть
меня отсюда. Я должен услышать Каффарелли!
* * *
Не все кресла были заняты. Ожидалось, что по ходу
представления прибудет еще больше гондольеров, которых свободно впускали в зал.
Вот тогда точно начнется столпотворение. Пока же Тонио без труда пробрался к
сцене, протиснувшись сквозь толпу, и уселся всего в нескольких футах от
неистовствующего, грохочущего оркестра.
Теперь он слышал лишь музыку и пришел в настоящий экстаз.
И как раз в этот момент на сцене появилась высокая, статная
фигура великого Каффарелли.
