Отец махал им с балкона, расположенного над главным входом.
Гондола была выложена синим бархатом и украшена цветочными гирляндами. Даже
большое весло было позолочено, и, взяв его, Бруно, одетый в ярко-голубую форму,
направил лодку в середину потока, где ее окружили лодки других великих семей.
Следуя в кильватере сотен других, их гондола устремилась вниз по течению к
устью канала и площади.
— Вот он! — прошептал Алессандро, показывая на
блеск и сияние стоявшего на якоре «Буцентавра», между тем как вокруг взад и
вперед сновали гондолы, пытаясь занять место. На огромной галере, сверкающей
позолотой и пурпуром, стоял трон дожа и ряд золотых статуй. Тонио приподнял
мать за худенькую талию, чтобы она смогла все это увидеть, и улыбнулся,
заметив, что Алессандро буквально онемел от изумления.
Он и сам был вне себя от возбуждения. Он не сомневался, что
запомнит на всю жизнь тот момент, когда фанфары пронзительно и величественно
возвестили о том, что процессия показалась из дверей Дворца дожей.
Море было усыпано цветами. Лепестки покрывали гребни волн
так плотно, что вода стала казаться твердой поверхностью. Выплывали золотые
лодки главных судей, следом — послов, а за ними — папского нунция. Салютовали
пушки с заполонивших лагуну больших военных кораблей и торговых судов под
развернутыми флагами.
И вот наконец весь флот двинулся к маяку Лидо.
Крики, возгласы, болтовня, смех смешались для Тонио в один
восхитительный, ласкающий слух гул.
Но ничто не смогло сравниться с криком толпы, вырвавшимся в
тот момент, когда дож бросил свое кольцо в воду. Зазвонили все колокола
острова, затрубили фанфары, тысячи ликующих голосов слились в общий хор.
Казалось, что весь город вышел в море и слился в едином
крике. Потом шум пошел на убыль, лодки, лавируя, повернули к острову, оставляя
за собой на воде длинные шлейфы из шелка и атласа. Это было хаотично, это было
безумно, это было головокружительно. Солнце слепило Тонио; он поднял руку,
прикрывая глаза, и Алессандро поддержал его, чтобы он не упал. Рядом двигались
лодки семейства Лизани. Их гондольеры были разодеты в розовые одежды, а слуги
бросали в воду белые цветы. Катрина обеими руками раздавала воздушные поцелуи,
и ее платье из серебристого дамаста трепетало и вздувалось на ветру.
Всего этого было слишком много. Тонио чувствовал усталость и
головокружение, и ему хотелось уже укрыться в каком-нибудь темном уголке и
прочувствовать свое наслаждение.
Неужели могло случиться нечто еще более грандиозное? Когда
Алессандро сказал им, что теперь они направляются на пир во Дворец дожей, Тонио
едва ли не рассмеялся.
* * *
Сотни гостей были рассажены вдоль длинных, покрытых белыми
скатертями столов. Несметное число свечей горело над серебряной резьбой
канделябров, слуги шествовали вереницей, подавая роскошные блюда на гигантских
подносах: фрукты, мороженое, блюда с горячим мясом. А толпы простолюдинов, примостившихся
вдоль стен, смотрели этот бесконечный спектакль.
Но Тонио было не до еды. Марианна постоянно шепотом
объясняла ему, чем известен тот или иной гость, а Алессандро, понизив голос,
рассказывал о последних новостях света, оказавшегося таким замечательным и
полным приятных чудес. Вино сразу ударило Тонио в голову. По ту сторону
задымленного прохода он увидел Катрину. Она лучезарно улыбалась ему. Ее светлые
волосы были уложены в изящную прическу из пышных кудрей, а высокую грудь
украшали алмазы.
Щеки тетушки полыхали ярким румянцем, что делало ее похожей
на идеальных красавиц с живописных полотен, которые внезапно показались ему
реальными; она была такой пышной, великолепной.
Алессандро между тем чувствовал себя совершенно в своей
тарелке; он разрезал мясо на тарелке Марианны, отодвигал мешавшие ей свечи и ни
на миг не отвлекался от ухаживания за ней. «Идеальный кавалер!» — подумал
Тонио.
Наблюдая за ним, он снова стал размышлять о тайне евнухов.
Что чувствовал Алессандро? Каково это — быть таким, как он? И, несмотря на то
что его притягивали неспешные руки и полуопущенные ресницы Алессандро и
завораживала та волшебная грация, которой отличался каждый жест певца, Тонио
невольно содрогнулся. «Неужели он никогда не печалится о своей судьбе? Неужели
его никогда не грызет горечь?»
Снова запели скрипки. За главным столом раздался мощный
взрыв смеха. Мимо прошел, кивнув, синьор Леммо.
* * *
Начинался карнавал. Люди толпами валили на площадь.
На всеобщее обозрение были выставлены величественные
картины; прилавки ювелиров и стеклодувов сверкали в свете огней открытых кафе,
заполненных людьми, угощающимися шоколадом, вином и мороженым. Лавки блистали
хрустальными люстрами и великолепными тканями, выставленными на продажу, а
толпы людей поражали глаз разнообразием сортов атласа, шелка и дамаста.
Гигантская площадь казалась безграничной. Было светло, как в
полдень, а округлые, изогнутые дугой мозаики собора Сан-Марко, возвышаясь над
всем этим, искрились, словно были живыми и тоже наблюдали за происходящим.
Алессандро продолжал выполнять свои обязанности. Именно он
привел Марианну и Тонио в маленькую лавку, где их тут же обрядили в бауты
[16]
и домино.
Тонио ни разу еще не доводилось надевать бауту,
птицеподобную маску белого как мел цвета, закрывавшую не только лицо, но и
голову. Когда маска коснулась его носа и глаз, он почувствовал странный запах.
Кинув взгляд на зеркало, удивился, увидев вместо себя какого-то незнакомца.
Виной тому было домино, длинное черное одеяние, спускавшееся до земли и
делавшее людей полностью неузнаваемыми. Теперь невозможно было определить, кто
из них мужчина, а кто — женщина. Из-под домино не проглядывало платье Марианны,
она превратилась в маленького гнома, смеющегося сладким, перекатывающимся, как
ртуть, смехом.
Алессандро рядом с ней казался привидением.
Вынырнув снова на слепящий свет, они были теперь просто
троицей среди сотен таких же, как они, безымянных и безликих людей, затерянных
в толпе, тесно прижатых друг к другу среди музыки и криков, наполнивших воздух,
и среди прочих людей, одетых в причудливые, фантастические костюмы.
