— Смерть исправит все ошибки моего прошлого, смерть
сделает так, что больше не будет никакого Тонио, Тонио-евнуха,
Тонио-певца! — прошептал он. — На смертном одре она призывала тебя,
понимаешь? Она произносила твое имя!
Он сделал еще один глоток бренди, вызвавший приятную дрожь
во всем теле, и облизал губы, чтобы продлить вкус.
— И ты узнаешь, как я заплатил за все это, как я
страдал, как дорого стоил мне каждый момент, который я тебе отдал! А теперь мне
уже нечего отдать тебе, мой незаконнорожденный сын, мой неукротимый и
неотвратимый соперник! И теперь ты умрешь, умрешь для того, чтобы я смог жить!
Ветер развевал его волосы, обжигал лицо, проникал даже
сквозь тонкую ткань камзола, заметая между ног полы длинного черного табарро.
Но, даже качнувшись вбок, отмахиваясь от видения комнаты
смерти, от которого в эти последние недели ему ни на миг не удавалось
освободиться, Карло заметил, что прямо к нему через всю площадь движется —
совершенно реальная — фигура женщины в траурном одеянии, которую он уже не раз
видел в эти последние пьяные, полные враждебности, горькие дни на улочке, на
набережной и снова на улочке.
Он прищурился, свесив голову набок.
Ее юбки так медленно плыли над сверкающей водой, что
казалось, будто она движется не за счет напряжения мышц, а усилием его
лихорадочного скорбящего сознания.
— А ты часть всего этого, моя дорогая, — прошептал
он, наслаждаясь звуком собственного голоса в голове, хотя никто другой не
замечал ни его самого, ни откупоренной бутылки в его руке. — Ты знаешь
это? Ты часть этого, о безымянное, безликое, но такое красивое создание! Как
будто собственной красоты недоставало этому месту, и оно породило тебя, одетую
как смерть, черную как смерть, вечно приближающуюся ко мне, словно мы
любовники, ты и я, смерть...
Площадь качнулась и снова встала на свое место.
И тут бренди, вино и его собственные страдания, каким-то
образом смешавшись, сделали свое дело: наступил момент, когда он мог вынести
все. «Да, Тонио придется умереть, потому что у меня нет выбора, потому что я не
могу поступить иначе! И пусть — если нужно — это растворится в поэзии, о моя
певчая птичка, мой певец, мой сын-евнух! Моя длинная рука дотянется до Рима,
схватит тебя за горло, и ты замолкнешь навсегда, зато я тогда смогу наконец
дышать!»
По аркадой маячили его бравос, никогда не отходившие от него
далеко.
Карло захотелось снова улыбнуться, почувствовать улыбку на
своем лице. Площадь, сверкающая так ярко, должна просто взорваться бесформенным
сиянием.
Но уже другое чувство давило на него, другое видение,
что-то, растворяющее это приятное удовольствие и предлагающее ему вкус... чего?
Чего-то похожего на беззвучный крик из разинутого рта.
Он выпил бренди. Может, всему виной эта женщина, или что-то
в движении ее юбок, в ее вуали, прилипающей под ветром к лицу, вызывало в нем
странную легкую панику, заставляющую делать глоток за глотком?
Она приближалась к нему, так же как приближалась к нему
раньше!
Кто она? Может, куртизанка, одетая в черное в знак Великого
поста? И она идет именно к нему, она подходит! Кажется, что из всей снующей
толпы она выбрала именно его своей целью, именно его, да-а-а-а! Она преследует
его, в этом нет никакого сомнения. А где же ее служанки? Может, они прячутся в
сторонке, как и его люди?
Ему нравилось воображать, что она его преследует. Да, она
его преследует. Из-под своей черной вуали она видела его улыбку. И видит его
улыбку сейчас.
«Я хочу этого, я хочу всего этого! — Он даже заскрипел
зубами. — Я хочу этого, я вовсе не хочу страдать, только скажи мне, только
скажи мне, только пусть они скажут мне, что он мертв!»
Карло распахнул глаза. А когда увидел смутный овал ее белого
лица и движения ее рук под плывущей вуалью, она показалась ему не человеческим
существом, а каким-то призраком, посланным ходить за ним по пятам и успокаивать
его.
Внезапно она повернулась спиной, но не прекратила движения.
Это было такое удивительное зрелище, что он, слегка наклонив голову, снова
прищурился, чтобы лучше видеть.
Она удалялась, и теперь все эти складки газа развевались
перед ее лицом, а юбки колыхались на ветру. Несмотря на каблуки, она ни разу не
оступилась, шла решительной мужской походкой, а потом снова повернулась кругом.
Карло тихо засмеялся. Он ни разу в жизни не видел, чтобы
женщина вела себя таким образом.
И когда она повернулась, юбки, разлетевшись, повернулись
вместе с ней, и она стала снова приближаться к нему тем же жутковатым невесомым
шагом, и тут же он почувствовал резкую боль в боку.
Вместе с выдохом из его груди вырвался какой-то свист.
«Пьяная, глупая куртизанка, вдова — кем бы ты ни
была, — думал он, и злоба просачивалась в него, словно на его теле вдруг
появилось какое-то темное пятно, через которое мог поступать яд, — что ты
знаешь о том, что находится вокруг тебя, и можешь ли вообразить, что ты — часть
всего этого, этой красоты! Ты часть этой красоты, независимо от твоих убогих,
банальных и неизбежно омерзительных мыслей!»
Бутылка была пуста.
Он совсем не собирался ронять ее, и вдруг она разбилась
вдребезги о мокрые камни под его ногами. Тонкий слой воды пошел рябью. Осколки,
блестя в воде, легли на дно. Карло наступил на них. Ему нравился звук
крошащегося стекла.
— Еще одну! — махнул он рукой. И краем глаза
увидел, как одна из теней, приближаясь, становится все больше, становится все
выше.
— Синьор! — Ему вручили бутылку. —
Пожалуйста, пойдемте домой.
— А! — Он откупорил бутылку. — А разве у меня
сегодня нет причины для печали? — Он злобно глянул в лицо Федерико. —
Сейчас, когда мы стоим здесь, он, скорее всего, уже начал разлагаться, и все
эти бабы, что падали в обморок от его голоса, теперь плачут и причитают, а его
друзья, богатые и влиятельные господа Рима и Неаполя, наверное, готовят ему
пышные похороны.
— Синьор, умоляю вас...
Карло покачал головой. Снова та ужасная комната и тот... что
это было? ...Тот ужас, который он мог буквально почувствовать, как привкус на
языке. Когда она вдруг села на постели: «Тонио!»
Он положил руку на грудь Федерико и оттолкнул его.
И стал пить медленно, большими глотками, мечтая, чтобы
вернулась печаль, это светлое, бездонное чувство без волнения и тревоги.
А где же она, его женщина в черном? Куда же она делась?
Повернувшись на каблуках, он увидел ее всего в десяти шагах
от себя. И он был уверен в том, что она повернула голову, чтобы посмотреть на
него, как только он бросил на нее взгляд!
