Он оглянулся. То был человек, которого он никогда не видел,
а за его спиной стояли бравос Раффаэле, те самые люди, которые преследовали его
несколько недель, и между ними — Кристина, а они держали ее, но с таким видом,
словно защищали и вовсе не собирались обижать. А у его ног лежал убитый им
человек.
Грудь Тонио тяжело вздымалась. Он вжался в стену, как
загнанное в угол животное, не верящее никому.
— Мы состоим на службе у кардинала Кальвино, —
сказал ему тот человек.
И было ясно, что люди Раффаэле не нападали на него. Они
стояли тут же.
Между тем напирала толпа, сотни тонких свечей. И постепенно
Тонио осознал: все эти люди пришли, чтобы защитить его.
Он смотрел на убитого.
Прибежала стайка маленьких ребятишек и тут же отпрянула,
увидев мертвяка. Пальцы детишек казались красными и прозрачными на фоне пламени
свечей.
— Вы должны скорее уходить отсюда, синьор! —
сказал ему браво, и люди Раффаэле согласно закивали. — Здесь могут
оказаться и другие желающие напасть на вас.
Несколько бравос повели его прочь, а один из них наклонился
над трупом и обшарил его.
Глава 8
Он сидел у самого дверного порога. Кардинал Кальвино был вне
себя от ярости.
Вызвав графа Раффаэле ди Стефано, он горячо поблагодарил его
за помощь, которую оказали его люди в защите Тонио и Кристины, благополучно
доставленной в дом графини.
Раффаэле выразил недовольство тем, что нападавшие смогли
подойти так близко к Тонио.
Но кто были эти разбойники? И кардинал, и Раффаэле
обратились с этим вопросом к Тонио, но тот лишь покачал головой и сказал, что
ему известно не более, чем им.
Вскоре выяснилось, что оба нападавших были заурядными
головорезами. У них нашли венецианские паспорта, венецианские монеты. Бравос
кардинала прирезали одного из них; другого убил сам Тонио.
— Кто в Венеции может желать твоей смерти? —
допытывался Раффаэле. Его маленькие черные глазки буравили Тонио. Спокойствие
певца сводило его с ума.
Тонио снова покачал головой.
То, что он сумел добраться до театра и смог выйти на сцену,
казалось ему чудом, а то, что он справился со своей работой, было результатом
привычки и профессионального мастерства, которое он не ценил до самого
последнего момента.
Но эта комната оказалась для него большим наказанием, чем
освещенная огнями сцена, где, слушая свой голос словно издалека, он мог
погрузиться в собственные мысли.
Он чувствовал приятное возбуждение, подобное тому, что
испытывал два дня назад, открывая душу Гвидо, возбуждение, которое делало его
холодным и твердым и которое легко можно было скрыть гримом и костюмом.
Теперь же он заставлял себя сидеть тихо и не двигаться. И
все же не мог забыть о порезе на горле, не мог отделаться от мысли о том, как
глубоко должна была вдавиться веревка, чтобы навсегда лишить его голоса, если
не жизни.
А еще он помнил о ноже, приставленном к горлу. Нож у горла,
удавка на горле.
Он поднял глаза и остановил свой взгляд на Гвидо, который
наблюдал за дознанием с таким видом, словно был озадачен и напуган не меньше
остальных.
Теперь же его лицо было непроницаемым. Можно было не
сомневаться: он не собирается никому ничего говорить.
— Отныне Марка Антонио будут охранять четверо, —
сказал кардинал.
Тактично, несмотря на то что гнев все еще будоражил его,
кардинал не стал спрашивать Раффаэле, с чего это вдруг его люди там оказались.
Бравос кардинала говорили с этими людьми так, словно они были хорошо знакомы и
не удивлены их присутствием.
«А что, если бы никого из них там не оказалось?»
Тонио прищурился и отвел глаза, когда Раффаэле наклонился,
чтобы поцеловать кольцо на пальце кардинала.
Несмотря на свою маску спокойствия, Гвидо на другом конце
комнаты выглядел сникшим. Словно он уже увидел тело Тонио, истекающее кровью на
городской улице.
Тонио снова потрогал свой порез. Раффаэле уже уходил. Бравос
останутся на страже во всех коридорах дворца, точно так же как бравос Карло
когда-то таились во всех коридорах палаццо Трески.
— Уйди, Гвидо, — прошептал Тонио.
Наконец они с кардиналом Кальвино остались одни.
— Мой господин, — сказал Тонио. — Не окажете
ли вы мне после стольких милостей еще одну? Не можем ли мы с вами пройти сейчас
вдвоем в часовню? Не изволите ли вы принять мою исповедь?
Глава 9
Молча прошли они по коридору. А открыв двери часовни,
обнаружили, что в ней очень тепло. Перед мраморными святыми мерцали свечи, а
золотые двери дарохранительницы чуть светились над гладкой белизной покрытого
тканью алтаря.
Кардинал прошел на первый ряд резных стульев, установленных
перед поручнем, и сел, предложив Тонио соседнее сиденье. Им не было
необходимости использовать деревянную кабинку исповедальни. Кардинал склонил
голову, давая Тонио понять, что он может начинать, когда захочет.
— Мой господин, — сказал Тонио. — То, что я
скажу вам, должно остаться тайной исповеди. Этого нельзя открывать никому.
Кардинал нахмурился.
— Марк Антонио, почему ты напоминаешь мне об этом?
Он поднял правую руку и сделал решительный знак
благословения.
— Потому что я не прошу формального отпущения грехов,
мой господин. Возможно, я просто ищу справедливости. Я ищу правды перед лицом
небес. Я не знаю точно, чего ищу, но должен сказать вам, что человек, пославший
ко мне наемных убийц, — мой собственный отец, известный всем и каждому как
мой брат.
Дальнейший рассказ потек быстро, четко, словно годы смыли с
него все банальности и ненужные подробности, оставив лишь голую канву. Лицо
кардинала заострилось от боли и сосредоточенного внимания. Опущенные гладкие
веки смотрелись полукружиями над его глазами. Иногда он качал головой, не
прерывая красноречивого молчания.
— То, что было сделано со мной, давно подтолкнуло бы
любого другого к мести, — прошептал Тонио. — И я знаю, что лишь мое
счастье вынуждало меня отсрочивать достижение своей цели. Я не отношусь к своей
жизни с ненавистью или презрением. Я ценю ее. Голос для меня был не только
божьим даром, но и радостью, и все люди вокруг стали моей отрадой, хотя похоти
всегда было в избытке, а вот страсти явно не хватало. Я не могу этого отрицать.
Но я живу. Иногда я кажусь сам себе стаканом с водой, попавшим под лучи солнца,
когда свет буквально взрывается в нем, так что стакан становится самим светом.
