Но однажды, вскоре после полудня, когда Гвидо писал для
Беттикино и Тонио новый дуэт, желая проверить, не наскучило ли им все это — а
им к этому времени и вправду наскучило, — к нему пришел один из самых
важных помощников кардинала и сообщил, что синьор Джакомо Лизани, прибывший из
Венеции, желает встретиться с Тонио.
— Кто это такой? — раздраженно спросил Гвидо.
Тонио не было дома — они с Кристиной веселились на
карнавале.
Но как только Гвидо увидел этого белокурого молодого
человека, он тут же его вспомнил. Несколько лет назад, в канун Рождества, он
приезжал к Тонио в Неаполь.
Это был двоюродный брат Тонио, сын женщины, которая так
часто ему писала. В руках он держал маленький сундучок или, скорее, ларец и
желал лично преподнести его Тонио.
Он был очень огорчен, услышав, что Тонио сейчас нет. Когда
же Гвидо назвал себя, он объяснил, в чем дело: более двух недель назад в
Венеции после долгой болезни скончалась мать Тонио.
— Так что вы понимаете, — сказал он. — Я
должен сообщить ему об этом лично.
Вышло так, что Тонио не объявился до самого представления, а
непосредственно перед спектаклем Гвидо не решился сообщить ему печальное
известие.
В результате это пришлось сделать уже после полуночи, когда
молодой венецианец вернулся во дворец кардинала вместе с ларцом и как можно
более мягко сообщил Тонио о случившемся.
Взглянув в этот миг в лицо юноши, Гвидо понял, что никогда
больше не хочет видеть подобного выражения.
Потом Тонио поцеловал своего кузена, унес ларец к себе в
комнату, открыл его и долго смотрел на содержимое, а немного погодя спокойно
сказал Гвидо, что хочет выйти на улицу.
— Давай я пойду с тобой или провожу тебя к
Кристине, — попросил Гвидо. — Позволь нам разделить с тобой твое
горе.
Тонио долго глядел на маэстро, словно не понимая смысла его
слов. И Гвидо почувствовал, какая пропасть отделяет и всегда будет отделять его
от Тонио. Неведомая ему часть жизни этого человека, связанная с теми, кого он
знал и любил в Венеции, была его тайной, в которую он не мог впустить никого.
— Пожалуйста, — еле слышно, пересохшими губами
произнес Гвидо. Руки у него дрожали.
— Гвидо, если ты любишь меня, — сказал
Тонио, — то позволь мне сейчас побыть одному.
Даже в таком состоянии он был ласков, он пытался улыбнуться,
протянул Гвидо руку, чтобы его успокоить... И вышел из комнаты.
* * *
А вскоре после этого появился кардинал.
Гвидо сидел один и рассматривал вещи в ларце, который Тонио
оставил открытым.
Внимательно разглядывая эти предметы, он чувствовал себя
настолько опустошенным, что не мог произнести ни слова.
А вещей было много.
Там лежали ноты, в основном музыка Вивальди, в старых
переплетах, с именем Марианны Трески, написанным девичьим почерком на обложках.
А еще книги, французские волшебные сказки и рассказы о греческих богах и героях
— еловом, книжки, которые обычно читают детям.
Но больше всего, пронзив острейшим ощущением несчастья,
Гвидо потрясли разные детские, младенческие вещички.
Там была белая рубашечка, конечно же та, в которой крестили
Тонио, и с полдюжины маленьких костюмчиков, все в целости и сохранности. Там
были крохотные башмачки и даже пара маленьких перчаточек.
Обнаружились еще и портреты, эмалевые миниатюры и один
маленький живописный портрет, на котором как живой был изображен красивый
темноглазый мальчик, которым когда-то был Тонио.
Глядя на столь разные вещи, Гвидо понимал, что все это
реликвии человеческой жизни, которые являются сокровищами для других и редко
хранятся теми, кому когда-то принадлежали.
И вот теперь их почистили, упаковали и отправили в Рим как
недвусмысленное свидетельство того, что в роду Трески не осталось ни одного
человека, который любил бы когда-то жившего там юношу. Это выглядело так, будто
бы и Тонио, и все те, с кем он когда-то делил свою жизнь, уже умерли.
Кардинал мягко спросил Гвидо, не нужна ли его помощь.
Отослав слуг, он стоял один — терпеливый, бесконечно великодушный — и ждал
простого музыканта, который заставил его томиться у двери, словно какого-то
просителя.
Гвидо поднял на него глаза. Пробормотал вежливые извинения
за этот конфуз. Он не мог понять, насколько сильно волнует этого человека
правда о Тонио и в его ли власти хоть как-то изменить ситуацию.
Он проследил за взглядом кардинала, брошенным на странный
набор разложенных на столе предметов.
— Мать Тонио умерла, — тихо сказал он.
За этими простыми словами лежало осознание того, что
Марианна Трески, которую Гвидо никогда не видел и не знал, была, скорее всего,
единственным обстоятельством, которое до сих пор удерживало Тонио от неизбежной
поездки в Венецию.
Глава 5
Римский карнавал был в разгаре; шли последние, самые
насыщенные вечера оперного сезона. С раннего утра до наступления темноты узкая
Виа-дель-Корсо была запружена веселыми участниками маскарада. По обеим сторонам
этой улицы, главной артерии города, находились трибуны, до отказа забитые
зрителями в масках. Роскошно украшенные колесницы знатных семейств медленно
ползли вдоль улицы, пригибаясь к земле под тяжестью фантастически разодетых
индейцев, султанов, богов и богинь. Огромная платформа Ламберти была посвящена
теме Венеры, выходящей из пены морской. Сама маленькая графиня, украшенная
гирляндами цветов, стояла на ней в огромной морской раковине, сделанной из
папье-маше. За ними медленно, продвигаясь дюйм за дюймом, следовали кареты. Их
пассажиры, также в масках, рассыпали по обе стороны конфетти из засахаренного
миндаля, а между тем повсюду расхаживали мужчины в женском платье, женщины в
мужском, переодетые в принцев, матросов, персонажей комедии масок. Те же старые
темы, то же вечное безумие...
Тонио, в маске и длинном черном табарро, скрывавшем его
одежду, вел за собой Кристину, чья маленькая фигурка чудесно смотрелась в
костюме военного офицера. Волосы ее были по-мужски убраны назад. Парочка то
пробиралась к сцене и хохотала над дурацкими выходками Пульчинеллы, то сбегала
на несколько минут в какую-нибудь подворотню, чтобы поцеловаться, пообниматься
и просто перевести дыхание.
