Глава 17
Всю следующую неделю Гвидо и Тонио, как никогда прежде, жили
и дышали оперой. Весь день уходил у них на разбор «ошибок» и слабых мест
предыдущего представления. Гвидо вносил изменения в аккомпанемент и задавал
Тонио сложнейшие упражнения, совершенно немыслимые в прошлом. Синьора Бьянка
распарывала швы, поправляла кринолины, пришивала новые кружева или стразы.
Паоло всегда был готов бежать по любому поручению.
Своими трелями и верхними нотами Беттикино превосходил сам
себя, а Тонио при этом улучшал каждое его достижение. В дуэтах же их голоса
создавали совершенно исключительную красоту, подобную которой не помнил никто
из слышавших их, и театр, снова и снова умолкая в эти фантастические мгновения,
быстро разражался воплями и криками «браво!». Любое движение занавеса
сопровождалось громоподобными овациями.
В первом и втором ярусе собирался буквально весь свет.
Иностранцы устраивали все больше карточных игр и ужинов, а билеты на каждое
представление оказывались распроданными еще до того, как Руджерио открывал
двери.
Каждую ночь в коридорах за сценой Гвидо осаждали не только
толпы поклонников, но и агенты, предлагавшие сезонные ангажементы в Дрездене,
Неаполе, Мадриде.
В гримерную вносили цветы, драгоценные табакерки,
перевязанные лентами письма. Кучера ждали ответов. Мрачный граф ди Стефано
снова и снова терпеливо кивал, когда твердокаменный маэстро в очередной раз
заявлял, что Тонио еще не готов погрузиться в вихрь светской жизни.
Наконец, после седьмого успешного представления, Гвидо засел
с синьорой Бьянкой в запертой гримерной и составил список приглашений, которые
Тонио следовало принять в первую очередь.
Теперь он мог повидать графа ди Стефано в любое время, когда
захочет. Он мог навестить его сегодня вечером.
У Гвидо больше не осталось сомнений. Его ученик прошел все
мыслимые и немыслимые испытания. Он получил приглашения из лучших оперных
театров мира. И Гвидо впервые согласился с заверениями Руджерио, что опера
будет идти вплоть до самого конца карнавала.
* * *
Однако торжество Гвидо не было полным, пока, проснувшись на
рассвете, он не увидел у своей постели Тонио. Тот сидел и глядел в распахнутое
окно.
Накануне вечером граф ди Стефано увел Тонио почти силой. Они
поссорились, потом помирились и уехали. И хотя влюбленность ди Стефано слегка
тревожила Гвидо, он находил ее забавной.
Сам же он, освободившись от графини, которая вернулась в
Неаполь, провел четыре сладостных часа с юным темнокожим евнухом из Палермо.
Мальчик этот — его звали Марчелло — пел довольно неплохо, но годился только на
пустяковые роли, и Гвидо честно ему об этом сказал.
А потом началась любовная игра самого медленного,
восторженного и утонченного свойства, ибо младший из них оказался мастером на
самые разные чувственные секреты. Его кожа пахла теплым хлебом, и он был одним
из тех немногих евнухов, что обладали пухленькими грудками, сладкими и сочными,
как у женщины.
Потом он был очень благодарен за те несколько монет, что
сунул ему Гвидо. И, умоляя пустить его за сцену, пообещал купить себе новый
камзол на те деньги, что дал ему маэстро.
Поняв, что эти приятные свидания будут ожидать его еженощно,
Гвидо постарался отнестись к этому спокойно и думать об этом как о чем-то
обыденном.
Теперь же было раннее утро, и холодный зимний свет заполнял
комнату, когда Тонио повернулся и подошел к нему.
Гвидо протер глаза. Ему показалось, что Тонио весь покрыт
крошечными точечками света. Потом он понял, что это капли дождя, и все же юноша
казался ему призраком. Свет сверкал на его золотистом бархатном камзоле, на
белых оборках воротника и на слегка взъерошенных черных волосах. Когда он
опустился рядом с Гвидо, то казался полным сверкающей энергии.
Гвидо сел на постели и протянул руки. Он почувствовал, как
губы Тонио коснулись его лба, а потом век, а потом ощутил бесконечно родное
объятие.
В этот миг Тонио казался ему восхитительным, почти волшебным
существом. И тут Гвидо услышал, как Тонио тихо сказал ему:
— Мы это сделали, правда, Гвидо? Мы это сделали!
Гвидо сидел и молча смотрел на Тонио, омываемый приятным
воздухом из открытого окна. Воздух пах дождем. И вдруг откуда-то возникла
странная мысль — случайная, но волнующая: маэстро подумал, что зимний воздух
пахнет такой свежестью, точно он вдруг перенесся далеко-далеко от этого
затхлого города, на раскинувшиеся холмы Калабрии, своей родины.
И в этот момент, когда перед ним встала вся его жизнь со
всем ее прошлым, настоящим и будущим, он не мог говорить. Он так много работал,
он слишком устал. И потом, он никак не мог привыкнуть к такому счастью.
Но он знал, что Тонио прочел в его глазах ответ на свой вопрос.
— И теперь мы можем это сделать, да? — раздался
тихий шепот Тонио. — Мы можем начать жить для себя, если захотим. Это в
нашей власти.
— Если захотим? Что значит «если», Тонио? —
удивился Гвидо.
В комнате было очень холодно. Гвидо перевел взгляд за спину
Тонио, на молочное небо. Серые дождевые тучи казались очень плотными, но при
этом светились прозрачным, почти серебристым светом.
— Почему ты сказал «если»? — ласково спросил он.
Лицо Тонио было полно невыразимой грусти.
Но, может быть, Гвидо так просто показалось? Потому что
когда Тонио снова взглянул на него, он улыбался.
В уголках глаз лучиками разбежались морщинки, и выражение
его лица было столь лучезарным, что Гвидо с грустью подумал: ему никогда не
удастся по-настоящему слиться с Тонио и стать частью этой красоты.
— Отсюда мы поедем во Флоренцию. — Гвидо взял
Тонио за руки. — А потом — кто знает, куда мы поедем! Может быть, в
Дрезден, а может, даже в Лондон. Мы отправимся куда захотим!
Он чувствовал, как дрожь передается от него Тонио. Тот
согласно кивал ему, и Гвидо казалось, что это мгновение слишком прекрасно, что
сердце его не выдержит. У маэстро не было слов, чтобы выразить бесконечную
благодарность за это.
Но Тонио уже погрузился в какие-то свои мысли и словно
отключился от Гвидо, а тому оставалось лишь любоваться его юностью, его
красотой.
И Гвидо вдруг понял, что, глядя на Тонио, вспоминает его
живописный образ, виденный совсем недавно, — прекрасный портрет на эмали,
подаривший ему то же ошеломляющее и почти мистическое ощущение.
