Но когда он заговорил, голос его был напряженным и неестественным.
— А мой брат? Он верен ей?
— Такое впечатление, что он хочет получить от жизни так
много, словно в нем живет не один, а четверо мужчин, — ответил Алессандро.
Его лицо стало более суровым. — В общественной жизни он преуспевает, но
мало кто восхищается его поведением в частной жизни, и все из-за его ненасытных
желаний.
— А она знает?
— Не думаю, — покачал головой Алессандро. —
Он очень внимателен к ней. Но ему не хватает ни женщин, ни выпивки, ни азартных
игр...
— А что это за женщины? — произнес Тонио
равнодушным тоном, однако коснулся руки Алессандро, подчеркивая важность своего
вопроса. — Расскажи мне о них. Какого они типа?
Алессандро был явно озадачен этим вопросом. Прежде он не
задумывался об этом.
— Всех типов, — пожал он плечами. — Лучшие
куртизанки, конечно. Скучающие жены. И даже порой девицы, если они особенно
хороши собой и при этом продажны. Думаю, что для него имеет значение только то,
чтобы они были хорошенькими и чтобы это не могло вызвать скандала.
Он внимательно смотрел на Тонио, очевидно пытаясь
определить, насколько тому все это важно.
— Но он всегда ведет себя мудро и осмотрительно. А для
твоей матери он — солнце и луна, ведь ее мир так мал. Но он не может дать ей то
единственное, что ей нужно, — ее сына Тонио.
Теперь он стал задумчивым и печальным.
— Она все еще любит Карло, — прошептал Тонио.
— Да, — подтвердил Алессандро. — Но когда у
нее была хоть малейшая собственная воля? Знаешь, за эти последние месяцы она
несколько раз порывалась пешком уйти из дома к тебе, и ушла бы, если бы ее не
остановили.
Тонио замотал головой. И неожиданно задергался, начал
суетливо жестикулировать, словно уже не мог все это выдерживать, не хотел
давать волю слезам и при этом ничего не мог с собой поделать. Потом откинулся
на спинку стула и выпил вино, которое предложил ему Алессандро.
Когда он наконец поднял покрасневшие глаза, они выглядели
пустыми и очень усталыми. Он с отчаянием махнул рукой.
Увидев это, Алессандро порывисто схватил его за плечо.
— Послушай меня, — сказал он. — Его слишком
хорошо охраняют! Днем и ночью, в доме и на улице за ним неотступно следуют
четверо бравос.
Тонио кивнул, с горечью скривив губы:
— Я знаю.
— Тонио, любого, кого ты пошлешь против него, ждет
провал. К тому же это могло бы лишь еще больше напугать его. А в Венеции и без
того уже слишком много говорят о тебе. И после сегодняшнего представления
говорить будут еще больше. Не трать время, Тонио, и уезжай из Италии.
Тонио снова горько улыбнулся.
— Так ты никогда в это не верил? — мягко спросил
он.
На лице Алессандро проступила такая ярость, что на мгновение
он перестал походить на самого себя. Он поморщился, а потом его губы
растянулись в презрительной усмешке. Тоном, полным мрачной иронии, он спросил:
— Ну как ты можешь о таком спрашивать? — А потом, придвинувшись
к Тонио, добавил: — Если бы я мог, я бы убил его сам.
— Нет, — прошептал Тонио, покачав головой. —
Оставь его мне, Алессандро.
Певец откинулся на спинку стула. Заглянул в свой стакан,
слегка взболтнул вино и выпил. А потом сказал:
— И все же потерпи, Тонио, потерпи! И, ради Бога, будь
осторожен. Не позволь ему отнять у тебя жизнь. Он и так у тебя слишком многое
отнял.
Тонио снова улыбнулся, взял его за руку и мягко пожал,
успокаивая.
— Я буду рядом, — пообещал Алессандро, —
когда бы тебе ни понадобился.
* * *
Они надолго замолчали, но молчание это было таким легким и
ненапряженным, словно они были столь давними друзьями, что им не обязательно
было разговаривать. Тонио, казалось, забылся в воспоминаниях.
Постепенно лицо его прояснилось и стало мягче, и здоровый
блеск вновь появился в глазах.
— А теперь, — сказал он, — я хочу узнать, как
сам-то ты поживаешь. Ты все еще поешь в соборе Сан-Марко? И скажи еще: прошлой
ночью гордился ли ты своим учеником?
* * *
Прошел еще час, прежде чем Тонио собрался уходить. Слезы
снова навернулись на глаза, и он постарался, чтобы прощание было как можно
более коротким.
Но когда их с Алессандро глаза встретились в последний раз,
Тонио вдруг вспомнил все, что раньше думал об этом столь любимом им человеке,
вспомнил наивное чувство превосходства, с которым он, мальчишка, считал, что
Алессандро — это нечто меньшее, чем мужчина, и все страдания, что накопились
поверх тех старых представлений. Все это разом нахлынуло на Тонио, когда он уже
стоял в дверях.
И он вдруг понял всю меру того, что осталось невысказанным
между ними, а именно: что они теперь — существа одной породы, но ни один из них
ни за что на свете никогда не обмолвится об этом.
— Мы еще встретимся, — прошептал Тонио, боясь, что
голос выдаст его.
И, будучи совершенно неуверенным в том, что сейчас сказал,
он обнял друга и на миг прижал его к себе, а потом повернулся и поспешил прочь.
* * *
А время уже приближалось к полудню. Тонио обязательно надо
было поспать, но он не мог. Пройдя мимо дворца кардинала так, будто не узнал
его ворот, он оказался наконец в одной из многочисленных римских церквей, в
которых он еще не бывал. Церковь была полна теней, запаха ладана, света сотен
свечей.
Нарисованные святые смотрели на него из позолоченных
алтарей. Одетые в черное женщины молча двигались к стоявшим в отдалении яслям,
из которых младенец Христос простирал к ним ручонки.
Обойдя все ниши, Тонио вдруг увидел святого, которого он не
знал. И там, в тени перед маленьким алтарем, он упал на колени, а потом
растянулся ничком на камнях, спрятал лицо в руках и заплакал. И он плакал и
плакал, не в силах остановиться даже ради тех ласковых римских женщин, что
вставали на колени подле него и все шептали, шептали ему какие-то слова утешения.
