Он слегка сжал губы, а потом с тем же самым терпеливым
кивком, столь характерным для него, сделал все, что было приказано. Он стоял у
высокой кровати, положив руку на покрывало, и, безмятежно глядя в глаза
учителю, ждал. Гвидо расстегнул бриджи и почувствовал, как его страсть вбирает
в себя все эмоции и смешивает их в одну силу.
— Сними халат, — резко сказал он. — И ляг.
Лицом вниз. Ложись.
Тонио стоял молча, по-прежнему не отводя от него своих
красивых, даже чересчур красивых глаз. Потом, с еле уловимым неодобрением того,
что происходит, он выполнил приказание.
Гвидо взгромоздился на него. Ощущение нагого тела сквозь
одежду сводило его с ума. Ладонью он прижал лицо Тонио к постели и взял его
самым грубейшим образом.
Потом, как ему казалось, они очень долго лежали рядом.
Наконец Тонио поднялся, чтобы уйти.
Без единого слова жалобы он оделся и, взяв трость, подошел к
кровати. Наклонившись, поцеловал Гвидо в лоб, а потом в губы.
— Почему ты терпишь меня? — прошептал Гвидо.
— А почему я должен не терпеть тебя? — так же тихо
произнес Тонио. — Я люблю тебя, Гвидо, — сказал он. — И оба мы
немного напуганы.
Глава 2
Эта улица, звезды над головой, потолок комнаты, его зубы,
вгрызающиеся в плоть, и нож, настоящий удар ножа, и рычащий звук, оказавшийся
его собственным криком...
Потом он проснулся, с ладонью, прижатой ко рту, и понял, что
на самом деле не издал ни звука.
Он был во дворце кардинала Кальвино. Он был в Риме.
Какая ерунда этот старый сон и лица этих бравос, которых,
как ему иногда казалось, он видел на улицах. Конечно, всегда оказывалось, что
это не так. Это была его маленькая фантазия. Он воображал себе, как, встретив
одного из них, застанет его врасплох. «Ты помнишь Марка Антонио Трески,
мальчика, которого ты увез в Фловиго?» А потом вонзит кинжал ему промеж ребер.
Перед отъездом из Неаполя он провел полдня с одним настоящим
браво, и тот научил его некоторым приемам обращения с маленьким кинжалом. Этот
человек, получивший хорошее вознаграждение за урок, был явно доволен способным
учеником.
— Но зачем вам делать это самому, синьор? —
спросил он тихо, глядя на костюм Тонио, на его кольца и перстни. — Я
сейчас как раз без работы. Мои услуги не так дороги, как вы могли бы подумать.
— Просто научи меня, — улыбнулся Тонио.
Улыбка в такие моменты всегда приходила ему на помощь. А
браво, бывший, похоже, прирожденным учителем, лишь пожал плечами.
Это воспоминание быстро развеяло сон. И, не успев еще
поставить голые ступни на упоительно прохладные мраморные плитки, Тонио снова
подумал о том, что находится в резиденции кардинала, в самом центре Рима.
Сон был похож на неприятный вкус во рту или на слабую
головную боль. Ничего, скоро это пройдет.
Город уже ждал его. Впервые в жизни Тонио оказался
по-настоящему свободен. Несколько лет назад он сменил надзор своих воспитателей
в Венеции на заботу Гвидо и консерваторскую дисциплину и теперь еще не мог
привыкнуть к мысли, что все это позади.
Но Гвидо ясно дал ему это понять. У Паоло были свои учителя
и наставники, а Тонио, хотя и посвящал утро вокальным упражнениям, совсем не должен
был ни перед кем отчитываться. И Гвидо этого не требовал. Так уж теперь
повелось. После сиесты, когда все еще валялись в постели, Гвидо исчезал и мог
вернуться лишь к полуночи. А потом задавал вопросы в той манере, в какой люди
интересуются друг у друга: «Ну, где был сегодня?»
Тонио не смог сдержать улыбки. От ночного кошмара не
осталось ничего. Он уже совсем проснулся и мог успеть на утреннюю мессу
кардинала, если, конечно же, поторопится.
* * *
Каждый день кардинал Кальвино проводил мессу в своей собственной
часовне в присутствии домочадцев. Алтарь был украшен белыми цветами, в арках
под огромным изображением распятого Христа, из рук и ног которого обильно
сочилась мерцающая кровь, висели канделябры на множество свечей.
Когда Тонио вошел в часовню, яркий свет на миг ослепил его.
Никем не замеченный, он присел на стульчик сзади. Он и сам не понимал, почему
не может отвести взгляд от далекой фигуры у алтаря. Кардинал повернулся, и
стало заметно, что в руках у него золотой потир.
Несколько молодых римлян опустились на колени, чтобы
получить причастие. А за ними — священники, скромные, в более строгих одеждах.
Тонио не последовал их примеру. Ощущая приятную расслабленность, он прислонился
головой к позолоченной колонне за стулом и закрыл глаза.
Когда же он их открыл, кардинал, подняв руку, осенял
присутствующих последним благословением. Его гладкое лицо казалось лишенным
возраста и возвышенно чистым, словно он ничего не знал о зле и ни разу не
согрешил даже в мыслях. В каждом его жесте и движении присутствовали
убежденность и твердость, и Тонио преисполнился убежденности в том, что жизнь
кардинала, в отличие от большинства людей, имеет смысл. Он верит в Бога, верит
в себя, верит в то, чем является, и в то, что делает.
* * *
День был в разгаре, когда Тонио, после нескольких часов
занятий с Гвидо и Паоло, вошел в пустой фехтовальный зал палаццо.
Этой комнатой много лет никто не пользовался. И то, как на
полированном полу проступали сквозь толстый слой пыли его следы, было ему
знакомо по Венеции. Вытащив из ножен шпагу, он принялся атаковать невидимого
противника, напевая про себя, словно этот бой сопровождался великой музыкой и
был на самом деле частью блестящего представления на сцене.
Даже устав, он продолжал тренироваться, пока не почувствовал
приятную боль в икрах.
Но через час непрерывных занятий внезапно остановился. Ему
показалось, что кто-то наблюдает за ним.
Он резко повернулся, сжимая в руке рапиру.
Вокруг никого не было. Коридор за его спиной был пуст, хотя
откуда-то из глубин огромного дома доносились приглушенные звуки.
И все же его не отпускало ощущение того, что кто-то
приходил. Быстро надев камзол и сунув шпагу в ножны, он пустился бродить по дворцу
почти бесцельно, кивая и кланяясь каждому проходящему мимо.
Он приблизился к кабинету кардинала, но, увидев, что двери
закрыты, пошел вдоль антресолей, разглядывая громадные фламандские гобелены и
парадные портреты людей прошлого столетия, носивших огромные парики. Белые
волосы волнами ниспадали им на плечи. Кожа на изящно очерченных лицах
естественно сияла, как живая.
Вдруг снизу послышался шум. Прибыл кардинал.
