Вошел Тонио. Они с Паоло уже успели посетить портного,
который должен был одеть его словно престолонаследника. Он купил себе
великолепную шпагу, с десяток книг и скрипку, поскольку это был любимый
инструмент Паоло, а Гвидо настаивал, чтобы — на всякий случай — он владел в
совершенстве хоть каким-нибудь инструментом...
Мысли о потере; тоска. Почему Гвидо так беспокоился об этом?
«На всякий случай!» Нет, никакая трагедия не подстерегает Паоло! Ничто не
подстерегает ни одного из них.
И все же у Гвидо было тяжело на сердце. В этой просторной
комнате он чувствовал себя совсем разбитым. Святые в золоченой раме нисколько
не успокаивали его.
Тонио раздевался у двери.
Гвидо смотрел, как он стягивает мягкую белую рубашку и
скидывает бриджи, а старый Нино, лакей, отправленный с ними графиней, собирает
и уносит эти вещи.
Тонио стоял спиной к Гвидо, словно наслаждаясь прохладным
воздухом, омывающим его тело. Потом надел зеленый шелковый халат, подвязав его
свободно на талии. Когда же, обернувшись, он медленно поднял глаза, то Гвидо
подумал, что в чувственной внешности его есть нечто восточное: в мягких волнах
волос, в том, как мягкая ткань, ниспадая с угловатых плеч, струится вдоль
высокого и стройного тела...
— Почему ты такой мрачный? — спросил Тонио так
тихо, что Гвидо поначалу не расслышал. Смыслу слов пришлось преодолевать
пространство погруженной в полумрак комнаты.
— Никакой я не мрачный, — ответил наконец Гвидо.
Но он понимал, что несколькими словами ему не отделаться.
Тонио сел так близко, что смог дотянуться сложенными пальцами до руки учителя.
И снова Гвидо поймал себя на том, что несколько отстраненно наблюдает за Тонио,
как и мгновение назад, словно они не вели разговор.
Несколько лет назад он предсказывал, что Тонио будет столь
же грациозным, как Доменико, и оказался прав. Но грация Тонио превосходила его
ожидания. Юноша усмирял свои длинные конечности естественными для него плавными
движениями; его низкий голос обладал глубиной и силой и был потому прелюдией к
певческой мощи, когда она обнаруживала себя.
Черты его лица, кажется, слегка укрупнились и разошлись в
стороны, а вот глаза сохранили ту же загадочность. Глядя на Тонио даже сейчас,
Гвидо был немного растерян. «Магия ножа, — устало подумал он. —
Причина этой исключительной соблазнительности в том, что нож освобождает, а не
отрезает. Ему не стоит ни знать об этом, ни пытаться это использовать. Это
просто в нем есть. А в сочетании с его прежними венецианскими манерами это
может свести с ума любого».
— Гвидо, — доносился голос Тонио словно откуда-то
издалека. — С Паоло все будет хорошо! Я знаю! Я сам буду давать ему уроки.
Внезапно Гвидо разозлился. Ему захотелось, чтобы Тонио ушел.
Он посмотрел на него, но не мог с ним заговорить. Он вспоминал тот момент много
лет назад, когда лежал на полу в классе, чувствуя себя совершенно несчастным
после первого любовного акта. А человек, которого он так желал, тогда склонился
над ним и что-то сказал ему на ухо. Но что?
— Паоло здесь ни при чем, — произнес он
раздраженно, сердясь, что Тонио не понимает его. — Паоло отличный
певец. — Его воодушевляла мысль о том, что здесь, в Риме, Паоло научится
гораздо большему, чем научился бы в консерватории. В его сердце было место для
маленького флорентийца. Но сейчас он хотел, чтобы Тонио оставил его одного.
— Я устал с дороги, — коротко сказал он. — И
мне предстоит много работы. Я не могу терять время.
Тонио склонился над ним. И прошептал что-то нежное и
интимное ему на ухо. Гвидо понимал, что они одни в этих комнатах, ведь Тонио
отослал слуг.
— Будь снисходителен ко мне, — сказал он сердито.
И заметил по лицу ученика, что тот задет.
Однако Тонио лишь кивнул. Это всегда было при нем:
невообразимая венецианская любезность. Он посмотрел на Гвидо без тени обиды и,
улыбнувшись краешком рта, поднялся, чтобы уйти.
Потрясенный, Гвидо молча смотрел, как он идет через комнату.
Маэстро представил его на сцене, вообразил толпы, поджидающие певца у
гримерной. А потом вдруг вспомнил лицо кардинала Кальвино и его удивительно
живые глаза.
«Ты не имеешь представления о поклонении, которое тебя ждет,
ты не можешь даже догадаться об этом. Конечно, у них найдутся комплименты и для
композитора. Если опера будет хороша, они могут даже поместить мое имя на
афишах, а впрочем, могут и не поместить. Это для тебя Рим разобьется как яйцо,
чтобы снова возродиться. И я хочу, чтобы так и было. Но откуда это странное
чувство?»
Тонио был где-то за дверью. Но Гвидо казалось, что он рядом.
Внезапно он представил себе, как ударил Тонио и увидел, как это прекрасное лицо
пошло красными пятнами. Он встал из-за стола, не понимая, что делает, и, быстро
пройдя в спальню, остановился, увидев, что Тонио стоит у окна и смотрит во
двор.
— Ты же знаешь, что представляет собой эта римская
публика, — сказал Гвидо. — Ты знаешь, что мне предстоит. Будь
терпелив ко мне.
— Я терпелив, — откликнулся Тонио.
— Ты должен делать все, что я попрошу!
Он почувствовал острое, сильное желание ссоры. Всплыло все,
что возмущало и раздражало его в Тонио. Но он знал, что сейчас еще не время.
— Я сделаю все, что ты попросишь, — вежливо сказал
Тонио низким, глубоким, сдержанным голосом.
— О да, все, но только не выступишь в женском платье,
хотя знаешь, что как раз это должен сделать. Именно здесь, в Риме, а не
где-нибудь еще! И конечно, ты сделаешь все, но только не то, что абсолютно
необходимо для тебя самого!
— Гвидо! — перебил его Тонио. Впервые он проявил
гнев и нетерпение. Преображение этого ангельского лица никогда не переставало
поражать Гвидо. — Этого я сделать не могу. Нет смысла спорить дальше.
Гвидо презрительно усмехнулся. Он достиг того, чего хотел:
Тонио покраснел, а в глазах у него появился холод. Но для чего была нужна ему
ссора в их самый первый день в Риме, когда у него нашлось бы достаточно времени
повозить Тонио по театрам, показать ему кастратов в женских костюмах, чтобы тот
понял, насколько они могущественны и привлекательны?
Тонио резко повернулся и отправился в гардеробную. Он уже
снимал халат, сейчас он оденется и уйдет. Эти комнаты опустеют. Гвидо останется
один.
Полное отчаяние овладело им.
— Подойди сюда! — холодно потребовал он. И
двинулся к кровати. — Нет, сначала запри дверь, — поправился
он, — а потом подойди.
Какое-то мгновение Тонио только пристально смотрел на него.
