И теперь случались минуты, когда любые комплименты вызывали
у него гнев и появлялось какое-то трудно уловимое воспоминание об одном старом
человеке в мансарде, о человеке, осуждавшем мир, в котором все измеряется
вкусом. Именно вкус делает модной такую фигуру, как у него; именно вкус
заставляет женщин посылать ему подарки и признаваться в обожании, в то время
как сам он все время видит в зеркале безобразную развалину вместо божественного
творения. Это внушало ему настоящий ужас: наблюдать, как разрушается задуманное
Господом творение. Иногда его интересовало, чувствуют ли то же самое смертельно
больные люди, когда у них немеют конечности, когда из-за какой-нибудь хвори на
головах у них выпадают волосы. Смертельно больные привлекали его, как и уроды,
карлики и лилипуты, которых он видел иногда на маленьких сценах где-нибудь в
городе; он не мог забыть увиденную однажды пару человеческих существ,
соединенных между собой бедрами: они смеялись и пили вино, сидя на одном стуле.
Эти создания завораживали и тревожили его; втайне он считал себя одним из них,
уродом, скрывающим свое безобразие под великолепным костюмом из парчи и кружев.
Он купил все ткани, которые показал ему портной, и в придачу
дюжину носовых платков, галстуков и перчаток, которые ему были совсем не нужны.
— Все лучшее, чтобы сделать тебя неприметным,
дылда, — прошептал он своему отражению в зеркале.
И вот теперь, почувствовав первую сладостную эйфорию от
вина, эту молниеносную реакцию алкоголя и летней жары, он улыбнулся.
— А знаешь, ты мог бы быть уродом, — сказал он
себе, — Ты мог бы потерять голос, как Гвидо. Так что пусть все будет как
будет.
* * *
И все же эта маленькая пытка в ателье портного напомнила
Тонио о его недавних спорах с Гвидо и маэстро Кавалла — спорах, которые,
видимо, не скоро должны были прекратиться. Гвидо был очень разочарован, когда
Тонио отказался от главной женской партии в опере, которую ставили весной,
снова заявив, что он никогда — никогда, никогда! — не появится на сцене в
женском платье. Капельмейстер снова решил наказать Тонио, дав ему лишь
маленькую роль. Но Тонио всем своим видом показывал, что нисколько не огорчен.
Если что и расстроило его в связи с этой весенней оперой,
так это отсутствие на представлении его светловолосой художницы. Какое-то время
ее не было видно и в капелле. Не оказалось ее и на последнем балу у графини.
Вот что очень его печалило.
Что касается выступления в женском платье, то его учителя,
похоже, не собирались оставить его в покое. Они не разделяли его убеждение, что
он сможет исполнять лишь мужские партии. Много веков назад первые кастраты
начали играть роли женщин, и хотя теперь повсюду за пределами Папских
государств в опере выступали женщины, кастраты по-прежнему славились этими
ролями. Поскольку все ведущие партии в опере писались для высоких голосов,
каждому певцу следовало быть готовым к любой роли. Так, например, и женщины
часто исполняли роли мужчин.
В конце концов маэстро Кавалла вызвал Тонио к себе.
— Ты знаешь так же прекрасно, как и я, — начал
он, — что тебе необходимо приобрести этот опыт до того, как ты покинешь
стены консерватории. А время твоего дебюта уже близко.
— Но это невозможно, — быстро ответил
Тонио. — Я не готов...
— Успокойся, — перебил его маэстро. — Я могу
судить о твоих успехах гораздо лучше, чем ты сам. И ты знаешь, что в этом я
прав. Я также прав в том, что ты должен выступать за пределами консерватории,
но ты отказываешься от этого. Каждую неделю тебе поступают приглашения в
частные дома, но ты не принимаешь их. Тонио, неужели ты не понимаешь, что школа
превратилась для тебя в убежище?
Тонио вздрогнул.
— Это не так, — пробормотал он, немного сердясь,
но понимая, что капельмейстер прав.
— Тонио, когда ты только приехал сюда, — продолжал
маэстро, — когда ты впервые отказался спеть, я не думал, что ты выдержишь.
Я боялся, что дисциплина окажется для тебя слишком жесткой, а мне было бы
невыносимо снова видеть Гвидо разочарованным.
Но ты удивил меня. Ты стал известным человеком,
аристократом. Ты сделал этот город своей Венецией. Ты блистал здесь так, как
блистал бы там. И все же это не весь мир, Тонио, хотя и больший, чем Венеция. А
ты теперь в состоянии покорить весь мир.
После долгой паузы Тонио повернулся к маэстро и наткнулся на
его взгляд.
— Могу я доверить вам одну маленькую тайну? —
спросил он.
Капельмейстер кивнул.
— Никогда в жизни я не знал такого счастья, какое
познал здесь.
Кавалла ответил на это понимающей и немного грустной
улыбкой.
— Это удивляет вас? — спросил Тонио.
— Нет, — покачал головой маэстро. — Если
кто-то обладает таким голосом, как у тебя, то нет. — Он наклонился над
столом. — В этом твоя власть, твоя сила. Я обещал тебе когда-то, что это
случится, если ты позволишь этому случиться. Теперь это стало
действительностью. А еще я должен сказать следующее. Гвидо тоже в состоянии
покорить мир. Он готов написать премьерную оперу для римской сцены. Ему
приходится быть терпеливым с тобой и выжидать, потому что он не может вынести
твоих страданий. Но вам обоим уже пора выходить в мир. А у Гвидо работа и ожидание
продолжаются уже долго, слишком долго.
Тонио не ответил, думая о другом. Он в очередной раз
осознал, что при нормальном течении событий был бы теперь уже мужчиной. Он бы
выглядел как его двойник в Венеции, и голос у него был бы такой же. Ему стало
жаль, что он не слишком хорошо помнит тембр этого мужественного голоса.
Собственный его голос — тот, которым он говорил, — тоже был мягким и
низким, но он приучил себя говорить так и никогда, никогда не забывался, даже
когда смеялся.
— Я буду еще более безжалостным, — продолжал
маэстро. — Есть другие, готовые выйти к рампе. Есть другие, готовые занять
твое место.
Тонио лишь кивнул. Но маэстро продолжал:
— Ты думаешь, я не знаю, что с тобой случилось? Гвидо
не желает говорить об этом, как, впрочем, и ты. Но я представляю, что тебе
пришлось пережить...
— Вы не представляете, — резко возразил
Тонио, — потому что с вами этого не случилось.
— Ты не прав. Настоящее зло в этом мире творят те, у
кого нет воображения. У меня есть воображение. Я знаю, что ты потерял.
Тонио не ответил. Он не мог согласиться. Это задело его как
проявление гордыни и тщеславия. Но все остальное, сказанное маэстро, было
правдой.
— Дайте мне немного времени, — сказал наконец
Тонио, обращаясь больше к себе, нежели к маэстро.
