Да, провиант у батальона имелся свой, потому что приказ недвусмысленно запрещал любые контакты с местным населением. Тут в любого ткни и наверняка попадешь в отъявленного ненавистника. Крестьяне, разумеется, более лояльны, но страшно дремучи и невежественны. Скажет пан сыпануть отравы в муку или молоко — сыпанут не задумываясь. Потому как рабство настолько въелось в души, что и помыслить не смогут о противоречии. И любить станут беззаветно и преданно, ежели на то будет господское указание. Но это так, самый сказочный вариант — гордые шляхтичи заочно влюблены в Наполеона и с нетерпением ждут удобного момента для утраты девичьей невинности. Такой вот странный здесь народ живет.
Капитан остановился, чтобы чиркнуть фосфорной спичкой и поджечь идущий к зарядам огнепроводный шнур. Преследователи как раз должны оказаться в нужное время под развешанными на деревьях «перделками». Сим неприличным словом обзывались выдолбленные обрезки бревен, забитые порохом и мелким щебнем, на который пошли щедро разбросанные самой природой огромные валуны. Некоторые из красногвардейцев ворчали, разбивая кувалдами неподатливых гранитных великанов, но прошедшие огни и воды ветераны добрым словом и крепким подзатыльником смогли разъяснить молодежи нужность данной работы. Тем более командир и начальник штаба, начинавшие еще в «ТОМ САМОМ» батальоне, не погнушались подать личный пример.
Так, огонек с едва слышным шипением побежал вверх, и осталось ровно две минуты на ретираду. Тут же не суворовские чудо-богатыри собрались, так что сей маневр не является чем-то предосудительным. Даже наоборот, занятия по правильному отступлению занимали почти половину отпущенного на обучение времени. Император Павел Петрович однажды хорошо выразился, назвав эти действия активной обороной.
«Куда уж активнее! — Федор пригнулся от прозвучавших почти одновременно выстрелов „перделок“ и размазал по лицу перемешанную с горячим потом грязь. Еще немного, и мне можно присваивать почетную приставку к фамилии. Толстой Гончий Лось — предводитель гуронов! Каково, а?»
За спиной глухо стукнуло, и мгновение спустя громкие французские ругательства оказались заглушены тонким, вкручивающимся в мозг криком на одной ноте. Такое бывает, когда человек вдруг обнаруживает в кишках заостренную деревяшку. И не сразу умирает от боли.
— Pardonnez moi camarades, millions fois pardon!
[2]
— Федор прошел по узкой перемычке между двумя волчьими ямами и обернулся. — Извините, так уж получилось.
Ответом стала пуля, выбившая щепки из соснового ствола в паре вершков от головы. Нет, определенно, после их так называемой революции во французах совсем не осталось благородства. Извинился-де, даже на двух языках, какого черта еще нужно?
Опять стреляют. Но, как показалось, вперед больше не стремятся. Уж не собираются ли отступить? В таком случае — скатертью дорожка! Как будет по-французски «проваливайте на хрен, суки»?
— Ну ты, Федор Иваныч, и дал жару! — Лопухин встретил неторопливо бредущего командира сразу за линией окопов. — Один против целого полка воевал!
— Да полно, — Толстой устало отмахнулся. — Там пара эскадронов была, если даже не меньше.
— А мне показалось…
— Мне тоже со страху двенадцать дивизий померещилось. Чуть медвежья болезнь не приключилась.
Командир батальона и его начальник штаба знали друг друга много лет, потому могли разговаривать начистоту, без глупой бравады и показной храбрости. Если на двоих съеден не один пуд соли и сожжены несчитаные пуды пороха, то можно откровенно признаться в маленьких слабостях. Ванька поймет — у самого не единожды после дела дрожали колени. Перед боем и во время него — никогда, а по окончании…
— Сейчас людей пошлю трофеи собрать. — Лопухин вопросительно посмотрел на капитана, ожидая подтверждения, и, увидев одобрительный кивок, рассмеялся: — Заодно твои дивизии пересчитаем. Двенадцать там или восемнадцать… чего их, супостатов, жалеть-то?
— За приписки взгреют.
— Да шучу я, шучу! — пошел на попятную начальник штаба.
Он и сам прекрасно помнил грозный указ государя-императора, позднее лично озвученный Павлом Петровичем на общем построении дивизии. Его Величество испытывал вполне объяснимую приязнь к Красной гвардии, поэтому всегда старался говорить без намеков и двусмысленностей. Грубовато, конечно, получалось, но ведь не перед воспитанницами Смольного выступал! Солдаты, кстати, после этих встреч пребывали в энтузиазме, да и офицеры не упускали возможности узнать несколько новых слов.
А государь тогда выразился, да…
— Я не помню точно, кто сказал первым, будто война должна сама себя кормить, но это сказал идиот и сукин сын! Поэтому отставим в сторону троцкистские лозунги и заявим со всей большевистской прямотой — война никогда и никого не кормит! Эта гидра жрет все, что попадется под хищные щупальца. И наша задача — хоть немного приуменьшить нанесенный ее прожорливостью ущерб.
Император прервался и строгим отеческим взглядом обвел застывших в строю красногвардейцев:
— Так что, господа, приоритетной задачей становится не только уничтожение врага, который через месяц обязательно внезапно вторгнется в наши пределы, но и нанесение ему максимального материального ущерба. Это о трофеях, если кто не понял. Но! Попрошу обратить внимание на строгую отчетность. Построение великой Империи невозможно без учета, учета и еще раз учета! Россия верит в вас, товарищи!
Вот теперь и думай, что написать в победной реляции. Многовековые традиции составления донесений требуют указать хотя бы один разбитый полк, но новые веяния рекомендуют сообщать чистую правду. А как же ордена и прочие монаршьи милости? Какое-то внутреннее противоречие получается. И угораздило же Федора притащить за собой гусар! Нет бы их обоз! Вот всегда так — командир пойдет и победит, а бумажная работа достается начальнику штаба. Эх, грехи наши тяжкие!
— О чем вздыхаете, Иван Михайлович?
Лопухин обернулся и улыбнулся с преувеличенной приветливостью. Призванный из запаса отец Михаил был в батальоне человеком новым и заменил сломавшего ногу батюшку Мефодия буквально перед операцией. Не хирургической, разумеется, а военной. Вид священник имел самый грозный, но до прежнего, пострадавшего при парашютном прыжке с воздушного шара, малость не дотягивал. Ну да, пистолет на поясе и винтовка за спиной, но все равно что-то не то. Может быть, доброты во взгляде не хватает?
И, кстати, почему он с оружием? Раньше военные священники все больше молитвами и личным примером обходились. Кроме нынешнего обер-прокурора Священного синода, но там особая статья. Ведь за убийство извержение из сана полагается, не так ли?
— Да трофеев-то едва на триста рублей наскребли, Михаил Евграфович, — пожаловался старший лейтенант. — И то если не по казенным ценам, а у Макария продавать.
По военной поре обращения вроде «отцов» и «сынов моих» временно отменили, так что именование по отчеству батюшку не удивило. Даже немного льстило, когда дворянин из древнего рода держится на равных с сельским попом, имеющим происхождение из крестьян Нижегородской губернии. Впрочем, в Красной гвардии иными ротами бывшие крепостные командовали, а князья с графами вставали под знамена рядовыми и сержантами.
