Она тихо заплакала.
«Чудовища… не дети, а демоны!» – всхлипывала она.
«Не буду», – решительно отказалась я.
«Давай! Ты должен получить ее кровь!».
«Только не против ее воли. Только не так. Это же Мать
Изида!»
«Это наш Источник, наша пленница!»
«Нет», – сказала я.
Жрец подтолкнул меня вперед. Я опрокинула его на пол. И
взглянула на царицу.
Она смотрела на меня так же безразлично, как и на остальных.
У нее было нежное лицо, изящно накрашенное. Гнев не исказил ее черты. Тихим,
полным ненависти голосом она обратилась к нам:
«Я вас всех уничтожу. Однажды утром я убегу и выйду на
солнце, и тогда вы все сгорите! Все сгорите! Как сгорю я! Потому что я –
Источник! Зло, живущее во мне, сгорит и потухнет в каждом из вас – навсегда!
Иди, жалкий птенец, – сказала она мне. – Делай что тебе говорят. Пей
и жди моей мести.
На востоке поднимется бог Амон-Ра, я пойду прямо к нему и умру
от его смертоносных лучей. Я совершу огненное жертвоприношение, чтобы
уничтожить каждого, кого породила, каждого, кого изменила моя кровь! Жадные
распутные боги, использующие нашу силу ради выгоды!»
Потом сон претерпел чудовищное преобразование. Она поднялась
на ноги. В свежем убранстве она казалась девственно чистой. Вокруг нее
загорались факелы – один, два, три… и еще, и еще, – они пылали, словно к
ним поднесли огонь, и ее окружило пламя. Боги исчезли. Она улыбнулась и
поманила меня к себе. Она наклонила голову; она подняла на меня глаза, и ее
белки заблестели. Она улыбнулась. Коварно. Я с криком проснулась.
Я лежала в постели. В Антиохии. Горела лампа. Меня
поддерживал Флавий. Его выпрямленная нога из слоновой кости сияла на свету. Я
увидела блики на резных пальцах.
«Обними меня, держи! – сказала я. – Мать Изида!!
Обними меня! Долго я спала?»
«Несколько секунд».
«Нет, не может быть!»
«Солнце только что встало. Не хотите выйти, полежать под его
теплыми лучами?»
«Нет!» – закричала я.
Он еще крепче сжал меня своими теплыми, нежными руками.
«Моя прекрасная госпожа, вам просто приснился дурной сон. Я
буду спать рядом, а вот и кинжал».
«Да, да, пожалуйста, прошу тебя, Флавий, не отпускай меня.
Обними меня», – рыдала я.
Я легла, он устроился рядом, положив на меня руку. Я открыла
глаза. И снова услышала голос Мариуса:
«Благодари богов, что не хочу! Не настолько, чтобы предать
любовь ради краткого кровавого экстаза».
«О боги! Флавий! – вскричала я. – Кожа!! Неужели
моя кожа горит? – Я начала подниматься. – Погаси свет! Погаси
солнце!»
«Нет, госпожа, у вас прекрасная кожа, как всегда. Ложитесь.
Давайте я вам спою».
«Да, спой…»
Я слушала его песнь – это Гомер, это Ахиллес и Гектор… Мне
понравилось, как он ее пел, в каких местах делал паузы, – я представляла
себе этих героев, высокие стены обреченной Трои, и мои веки потяжелели. Я
уплывала вдаль. Я отдыхала.
Он положил руку мне на голову, чтобы не пускать туда сны,
как будто пытаясь поймать их в свои сети. Он пригладил мне волосы, и я
вздохнула.
Перед моим мысленным взором возник Мариус, я увидела сияние
его кожи. Так похоже на царицу, а слепящий блеск глаз точно такой же, как у
нее.
Я вновь услышала его голос:
«Проклятие, Пандора, неужели ты думаешь, что я хотел
сократить свою жизнь и продлить свою судьбу на целую вечность?»
И перед тем как окончательно погрузиться в беспамятство, я
вдруг отчетливо осознала никчемность всякой борьбы. Лучше быть просто дикими
зверями – как львы на арене.
Глава 8
Я проснулась. Я слышала пение птиц. Я не могла ничего толком
понять. Я высчитала, что сейчас, должно быть, все еще утро, середина утра. Я
босиком прошлепала в соседнюю комнату и вышла в перистиль, прошла по
выложенному плитами краю сада и посмотрела на голубое небо. Солнце еще не
достигло зенита.
Я отперла засов и – по-прежнему босиком – направилась к
воротам. У первого же встречного – жителя пустыни с длинным покрывалом на
голове – я спросила:
«Сколько времени? Полдень?»
«О нет, госпожа, – ответил он. – До полудня еще
далеко. Вы проспали? Вам повезло».
Он кивнул и пошел дальше.
В гостиной горела лампа. Войдя туда, я увидела, что лампа
стоит на письменном столе, подготовленном для меня слугами.
Я нашла на нем и чернила, и перья, и чистые листы
пергамента. Я села и записала о снах все, что смогла вспомнить, напрягая глаза
в полумраке, при свете жалкой лампы. Он совсем не походил на свет, наполнявший
сад перистиля.
Я так поспешно водила пером по пергаменту, что у меня
заболела рука. Я подробно описала последний сон, факелы, улыбку царицы, ее зов.
Кончено. Все это время я раскладывала страницы по полу,
чтобы просохли. Ветра не было – ни дуновения, так что им ничто не угрожало. Я
собрала их вместе.
Прижимая к груди записи, прошла к самому краю сада, чтобы
взглянуть на голубое небо. Голубое и чистое.
«Ты накрываешь собой этот мир, – сказала я. – И не
меняешься, за исключением одного источника света, а он то восходит, то заходит.
И тогда наступает ночь с обманчивыми, соблазнительными узорами!»
«Госпожа! – За моей спиной возник совершенно сонный
Флавий. – Вы почти не спали. Вам нужно отдохнуть. Возвращайтесь в
постель».
«Иди, принеси мне сандалии, быстрее».
И как только исчез он, исчезла и я – миновала ворота и пошла
вперед как можно быстрее.
На полпути до храма Изиды я осознала, как неприятно ходить
по грязным улицам босиком. Я поняла, что на мне надеты мятые льняные платья, в
которых я спала. Волосы струились по спине. Но я не замедлила шаг.
Я была в приподнятом настроении – уже не та беспомощная
женщина, что убегала из дома отца, и не раздраженная римлянка, которой угрожала
опасность, когда Люций указывал на меня солдатам. Меня не охватывал страх, как
во сне, когда мне улыбалась царица. Меня не трясло, как при пробуждении.
Я шла вперед. Меня захлестнула невероятная драма, и я
досмотрю ее до последнего действия.
Мимо проходили люди – утренние работники, старик с кривой
палкой. Я их едва замечала.
