«О, много раз, однажды вечером он обсуждал при мне свои
идеи, о которых так часто говорят, – что Империя не должна стремиться к
дальнейшему расширению своих границ. Ей следует наводить порядок на собственной
территории».
«Значит, Цезарь Август все-таки так говорил!» – задумчиво
произнес легат.
«Он о вас заботился, – ответила я. – Сколько лет
вы сражаетесь? У вас есть жена?»
«О, как же мне хочется домой! – воскликнул
легат. – Теперь, когда пал мой полководец. Моя жена поседела, как и я. Я с
ней вижусь, когда езжу в Рим на парады».
«Да, при Республике обязательная служба длилась шесть лет, а
сейчас сколько нужно драться? Двенадцать лет? Двадцать? Но кто я такая, чтобы
критиковать Августа, которого я любила точно так же, как любила отца и покойных
братьев?»
Люций видел, что происходит. Он заговорил, брызгая слюной:
«Трибун, прочтите мой указ о неприкосновенности! Прочтите!»
Легат выглядел раздраженным.
Мой брат постарался извлечь максимум из своих ораторских
способностей, иными словами – самую малость:
«Она лжет. Она осужденная. Ее семья мертва. Меня призвали
свидетельствовать перед Сеяном, так как они пытались убить самого императора
Тиберия!»
«Вы обернулись против своей собственной семьи?» – спросил
легат.
«О, не утомляйтесь еще и из-за этого, – сказала
я. – Этот человек изводит меня весь день. Он выяснил, что я здесь одна,
женщина, наследница, и считает, что мы находимся на какой-то нецивилизованной
заставе Империи, где без доказательств можно выдвинуть обвинение против дочери
сенатора. Дорогой мой безумец, – повернулась я к брату, – обрати
внимание: Юлий Цезарь даровал Антиохии муниципальный статус меньше чем сто лет
назад. Здесь квартируют легионы, не так ли?»
Я посмотрела на легата, а тот в свою очередь смерил взглядом
моего дрожащего брата.
«Что это за указ о неприкосновенности? – спросила
я. – На нем стоит имя Тиберия?»
Не успел Люций среагировать, как легат выхватил у него
свиток и протянул его мне. Чтобы развернуть документ, мне пришлось убрать руку
с кинжала.
«А, Сеян из преторианской гвардии! Так я и знала. Наверное,
император вообще об этом не подозревает. Трибун, а вы знаете, что дворцовые
гвардейцы получают в полтора раза больше, чем легионеры? А теперь у них
появились делатории, наделенные правом обвинять людей в преступлениях за треть
собственности осужденного!»
Легат внимательно рассматривал моего брата, чьи недостатки
при свете проявились еще ярче: трусливая осанка, трясущиеся руки, бегающий
взгляд, растущее отчаяние, исказившее надутые губы. Я повернулась к Люцию.
«Сумасшедший, кем бы ты ни был, ты сознаешь, чего ты просишь
у закаленного и мудрого римского воина? А если бы он поверил в твою ложь? Что
стало бы с ним, когда из Рима справились бы о моем местонахождении и
распоряжении моим состоянием?»
«Сир, эта женщина – предательница! – закричал
Люций. – Клянусь честью…»
«Какой еще честью?» – едва слышно спросил солдат, не сводя с
Люция глаз.
«Если бы в Риме так легко было бы расправиться со старыми
семьями, как просит вас этот человек, зачем бы вдове Германика просить суда в
сенате?»
«Их всех казнили, – сказал мой брат самым торжественным
тоном, явно не замечая, какое впечатление производят его слова, – всех до
одного, потому что они составили заговор против Тиберия, а мне даровали указ о
неприкосновенности и право выезда за то, что я, как велел мне долг, донес на
них делаториям и Сеяну, с которым говорил лично!»
Легат постепенно осознавал вероятные последствия.
«Господин, – обратилась я к Люцию, – у вас есть
при себе документ, удостоверяющий вашу личность?»
«Я в нем не нуждаюсь, – ответил Люций. – Тебя ждет
смерть».
«Как и вашего отца? – спросил легат, – как вашу
жену? У вас были дети?»
«Бросьте ее в тюрьму и напишите в Рим! – заявил
Люций. – Вот увидите, я говорю правду!»
«А где будешь ты, кто бы ты ни был, пока я сижу в тюрьме?
Разграбишь мой дом?»
«Стерва! – вскричал Люций. – Вы что, не видите,
что это все женские пакости, она просто отвлекает ваше внимание!»
Солдаты были шокированы, лицо легата выражало отвращение.
Флавий приблизился ко мне.
«Офицер, – спросил Флавий с непоколебимым
достоинством, – что мне позволено сделать от имени моей госпожи против
этого ненормального?»
«Опять выражаетесь, господин, – строго сказала я
Люцию, – не испытывайте мое терпение».
Легат взял Люция за локоть. Правая рука Люция потянулась к
кинжалу.
«Да кто вы такой? – спросил легат. – Один из
делаториев? Вы говорите мне, что донесли на всю свою семью?»
«Трибун, – сказала я, самым нежным образом прикасаясь к
его руке, – корни моего отца восходят к Ромулу и Рему. У нас чисто римское
происхождение. Моя мать тоже была дочерью сенатора. Этот человек говорит
прямо-таки… ужасные вещи».
«Похоже на то, – сказал легат, прищурившись,
рассматривая Люция. – Где ваши друзья, ваши спутники? Где вы живете?»
«Не смейте ничего со мной делать!» – сказал Люций.
Легат взглянул на руку Люция, лежавшую на кинжале.
«Вы готовы обнажить против меня кинжал?» – спросил легат.
Люций явно терял уверенность.
«Зачем вы приехали в Антиохию? – спросила я у
Люция. – Привезли яд, убивший Германика?»
«Арестуйте ее!» – заорал Люций.
«Нет, я сама в свои обвинения не верю. Даже Сеян не вложил
бы орудие предательства в руки такого мелкого негодяя, как вы! Ну же, что у вас
имеется при себе, что связывало бы вас с этой семьей, с этим указом о
неприкосновенности, вышедшим, по вашим словам, из-под пера Сеяна?»
Люций окончательно растерялся.
«У меня, безусловно, нет вещей, связывающих меня с вашими
дикими, кровавыми сагами и легендами», – сказала я.
Легат перебил меня.
«Вас ничто не связывает с этим именем?»
Он взял у меня из рук указ о неприкосновенности.
«Абсолютно ничто, – сказала я, ничто, кроме этого
безумца, разглагольствующего об ужасах и пытающегося заставить мир поверить,
что наш император потерял рассудок. Он один связывает меня со своим кровавым
заговором без свидетелей и улик и выкрикивает против меня оскорбления».
Легат свернул указ о неприкосновенности.
