Нет, это безумие. Нельзя позволять этой путанице брать над
собой верх. Я не смогла бы намеренно ускользать в эти фантазии или
воспоминания, если предположить, что они действительно имеют под собой
основание. Должно быть, это чепуха, искаженные картины, вызванные горем и
чувством вины – чувством вины за то, что я не побежала к очагу и не вонзила
себе в грудь кинжал.
Я попыталась вспомнить успокаивающий голос отца,
объяснявшего, что кровь гладиаторов насыщает жажду мертвых, Manes.
«Кое-кто считает, что мертвые пьют кровь, –
давным-давно говорил мой отец за обедом. – Поэтому мы так боимся
несчастливых дней, когда считается, что мертвые могут ходить по земле. Лично я
думаю, что это ерунда. Мы должны почитать своих предков…»
«А где мертвые, отец?» – спросил мой брат Люций.
И кто же поднялся на другом конце стола, чтобы процитировать
Лукреция грустным девичьим голосом, заставившим, однако, замолчать всех мужчин?
Лидия!
Надо добавить еще: на тела основные природа
Все разлагает опять и в ничто ничего не приводит.
Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы
смертны,
То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;
Не было б вовсе нужды и в какой-нибудь силе,
могущей
Их по частям разорвать и все связи меж ними
расторгнуть.
«Нет, – довольно мягко ответил мне отец. – Лучше
процитируй Овидия: „Призраки малого просят: превыше даров дорогих ценят они
почитание“. – Он выпил вина. – Призраки – в подземном мире, они не
причинят нам вреда».
«Мертвых нигде нет, их вообще нет», – отозвался мой
старший брат Антоний.
Отец поднял кубок.
«За Рим, – сказал он, и наступил его черед цитировать
Лукреция: – „Эта природа вещей: столь много в ней всяких пороков…“»
Сплошные пожатия плечами и вздохи. Римский подход. Даже
жрецы и жрицы Изиды присоединились бы к словам Лукреция:
Значит, изгнать этот страх из души и потемки
рассеять
Должны не солнца лучи и не света сиянье
дневного,
Но природа сама своим видом и внутренним
Строем
[3]
.
Пьяна? Одурманена? Бычья кровь? Внутренний строй? Все
сводится к одному. Знать! Верти стихи, как хочешь. А фаллос Озириса навеки
останется в Ниле, и воды Нила всегда будут оплодотворять Мать Египет – смерть
порождает жизнь с благословения Матери Изиды. Конкретная схема, своего рода
«внутренний строй» природы.
Галера все плыла.
В этих мучениях я изнывала еще дней восемь, часто лежа по
ночам без сна, а засыпая только днем, чтобы не видеть снов.
Неожиданно ранним утром в мою дверь постучался Иаков.
Мы уже прошли половину пути по Оронту. До Антиохии –
двадцать миль. Я как могла убрала волосы в шиньон на затылке (раньше я никогда
этого не делала без рабыни), прикрыла римский наряд большим черным плащом и
приготовилась к высадке – женщина Востока, скрывающая лицо, под защитой евреев.
Когда на горизонте показался город, когда нас приветствовала
и приняла к себе гавань – мачты, шум, запахи, крики, – я выбежала на
палубу посмотреть. Город оказался великолепным.
«Вот видите», – сказал Иаков.
Меня усадили в носилки и быстро понесли через широкие рынки
на набережной, через большую открытую площадь, забитую людьми. Повсюду я видела
храмы, галереи, книготорговцев, даже высокие стены амфитеатра – то же, что и в
Риме. Нет, это далеко не маленький город.
Молодые люди толпились у брадобреев, готовясь побриться, как
велел обычай, и закрутить на лбу завитки – прическа, введенная в моду Тиберием
по собственному примеру. Везде винные лавки. Переполненные рынки рабов. Я
обратила внимание на то, что целые улицы отданы определенным ремесленникам –
улицы палаточников, улицы серебряных дел мастеров.
А в самом центре Антиохии во всей своей красе высился храм
Изиды!
Моя богиня! Изида! Входят и выходят ее последователи, причем
в больших количествах, и никто их не беспокоит. В дверях – облаченная в лен
жрица!! Храм был до отказа заполнен людьми.
Я подумала, что в таком месте я сбегу от любого мужа.
Постепенно я поняла, что на Форуме, в центре города,
возникло какое-то волнение. Я услышала, как Иаков приказал людям побыстрее
убираться с широкой торговой улицы в переулки. Носильщики побежали. Рука Иакова
задернула занавески, и город исчез из вида.
По-латыни, по-гречески, по-халдейски выкрикивались новости:
убийство, убийство, отравление, предательство. Я выглянула из-под занавески.
Люди плакали, проклиная римлянина Гнея Кальпурния Пизона, они проклинали как
его, так и его жену Плацину. Почему? Мне они не особенно нравились – но что же
все-таки случилось? Иаков вновь приказал моим носильщикам поторопиться. Мы
промчались в ворота и оказались в вестибюле просторного дома, по стилю и цвету
схожего с моим римским домом, только намного меньше. Я видела те же самые
украшения, перистиль вдалеке, группки рыдающих рабов.
Вскоре носилки поставили, и я вышла, очень озабоченная тем,
что меня не остановили в дверях, чтобы, по обычаю, вымыть ноги. А волосы у меня
расплелись и падали волнами.
Но меня никто не замечал. Я оглядывалась по сторонам,
изумляясь восточным коврам, кистям в дверных проемах, птицам, распевающим в
клетках – своих маленьких тюрьмах. Весь пол устилали ковры, наброшенные один на
другой. Ко мне направились две дамы – судя по виду, хозяйки дома. «В чем дело?»
– спросила я.
Они были одеты по моде, которой придерживались богатые
римлянки, – расшитые золотом платья, множество браслетов…
«Умоляю вас, – обратилась ко мне одна из них, –
ради вашего же блага, уходите! Идите обратно в носилки!»
Они попытались запихнуть меня в занавешенные носилки, но я,
рассерженная таким приемом, сопротивлялась.
«Я понятия не имею, где нахожусь, – заявила я. – И
не знаю, кто вы такие! Прекратите толкаться!»
Хозяин дома, во всяком случае человек, внешне определенно
таковым являющийся, стрелой подбежал ко мне, по его щекам катились слезы,
короткие седые волосы были взъерошены – похоже, он рвал их на себе от горя. Он
разодрал свою длинную тунику и размазал по лицу грязь. Старик с согбенной
спиной и массивной головой, с отвислой морщинистой кожей.
