«Во имя богов, что происходит? – спросила я. – Где
все?»
«Ушли, – ответил он. – Я освободил рабов и послал
их собрать вещи. Я ждал тебя. Ты должна немедленно уходить!»
«Только с тобой!»
«Ты не ослушаешься меня, Лидия! – Никогда я не видела
на его лице столь умоляющего выражения, но он по-прежнему был исполнен
достоинства. – За домом стоит повозка, она отвезет тебя на побережье, а
один купец-еврей, друг, которому я больше всего доверяю, вывезет тебя морем из
Италии! Я хочу, чтобы ты уехала! Твои деньги, одежда и все необходимое уже
погрузили на судно. Этим людям я доверяю. Тем не менее возьми этот
кинжал. – Он взял со стола кинжал и отдал его мне. – Ты достаточно
наблюдала за своими братьями, чтобы уметь им пользоваться, – добавил
он. – И еще… – Он протянул руку и взял какой-то мешок. – Это
золото – валюта, которая ценится во всем мире. Бери и уходи».
Я всегда носила с собой кинжал, он был закреплен в перевязи
возле локтя, но сейчас не время было шокировать его этим, так что я положила
кинжал в кушак и взяла кошель.
«Отец, я не боюсь оставаться с тобой! Кто на нас нападает?
Отец, ты же римский сенатор! В каком бы преступлении тебя ни обвинили, твою
судьбу полагается решать суду сената».
«Драгоценная моя сообразительная дочка! Ты что, думаешь, что
этот злодей Сеян со своими делаториями выступает с обвинениями в открытую? Его
спекулаторы уже успели застать врасплох твоих братьев, их жен и детей. Это рабы
Антония. Прежде чем умереть, он успел послать их ко мне с предупреждением о
грозящей опасности. Он видел, как его сына пригвоздили к стене. Лидия, уходи».
Конечно, мне было известно о римском обычае убивать всю
семью осужденного. Это даже соответствовало закону. И в подобных случаях, едва
лишь появлялись слухи о том, что кто-то впал в немилость у императора, любой
враг мог опередить убийц».
«Ты поедешь со мной, – сказала я. – Зачем тебе
оставаться?»
«Я умру римлянином, в собственном доме. А теперь уходи, если
ты меня любишь, моя поэтесса, моя певица, моя мыслительница. Моя Лидия! Уходи.
Непослушания я не потерплю. Я потратил последний час своей жизни на то, чтобы договориться
о твоем спасении! Поцелуй меня и подчинись».
Я подбежала к нему, поцеловала его в губы, и рабы немедленно
вывели меня через сад.
Я своего отца знала. Нельзя было взбунтоваться, раз дело
касалось его последнего желания. Я была уверена, что, прежде чем спекулатории
вломятся в дверь, отец по старому римскому обычаю, вероятнее всего, покончит с
собой.
Когда я дошла до ворот и заметила купцов-евреев с повозкой,
я не смогла уйти. Вот что я увидела.
Мой отец вспорол себе запястья и кругами ходил вокруг
домашнего очага, а кровь лилась прямо на пол. Он буквально располосовал себе
руки. С каждым шагом он все больше белел. Выражение его глаз в тот момент я
смогла понять только позднее.
Раздался громкий треск. Входную дверь искромсали в клочья.
Отец застыл на месте. К нему направились два преторианца. Один из них
насмешливо заметил:
«Что же ты себя не прикончишь, Максим, и не избавишь нас от
забот? Давай же!»
«Вы гордитесь собой? – сказал отец. – Трусы. Вам
нравится убивать целые семьи? Сколько вы получаете денег? Вы когда-нибудь
сражались в настоящей битве? Ну так умрите же вместе со мной!»
Повернувшись к ним спиной, он принялся размахивать мечом и
кинжалом, а когда они подошли ближе, сделал неожиданный выпад и сразил обоих.
Он нанес им несколько ударов.
Отец пошатнулся, как будто вот-вот упадет в обморок. Он
побелел. Кровь все лилась и лилась на пол. Глаза закатились.
У меня зрели безумные планы. Мы должны усадить его в
повозку. Но такой гордый римлянин, как мой отец, никогда бы не подчинился.
Внезапно евреи – молодой и пожилой – схватили меня за руки и
потащили прочь от дома.
«Я поклялся, что спасу вас, – сказал старик. – И
вы не заставите меня солгать старому другу».
«Отпустите меня, – прошептала я. – Позвольте
остаться с ним до конца!»
Оттолкнув смущенных мужчин, я повернулась и издалека увидела
у очага тело моего отца. Он покончил с собой собственным кинжалом.
Меня поспешно втолкнули в повозку, я закрыла глаза и зажала
руками рот. Когда повозка начала медленно спускаться с Палатинского холма по
извилистой дороге, я покачнулась и рухнула на мягкие подушки и свертки тканей.
Солдаты закричали, чтобы мы, черт побери, убирались из-под
ног.
«Я совсем глух, господин, что вы сказали?» – переспросил
пожилой еврей.
Это отлично подействовало. Они проскакали мимо.
Еврей точно знал, что делать. Пока мимо нас неслись толпы
всадников, мы сохраняли медленный темп.
Потом молодой человек залез в повозку сзади.
«Меня зовут Иаков, – сказал он. – Вот, наденьте
эти белые накидки. В них вы будете похожи на женщину Востока. Если у ворот вам
начнут задавать вопросы, опустите покрывало и притворитесь, что не понимаете».
Мы миновали ворота Рима с потрясающей легкостью. Все, что я
слышала, это:
«Привет, Давид и Иаков, удачно съездили?»
Мне помогли взойти на борт ничем не примечательного большого
торгового судна с парусами и гребцами-рабами, а потом провели в небольшое
помещение с голыми деревянными стенами.
«Вот все, что у нас для вас нашлось, – сказал
Иаков. – Но мы уже отплываем».
У него были длинные, волнистые коричневые волосы и борода.
Полосатые одежды спускались до земли.
«В темноте? – спросила я. – Отплываем в темноте?»
Это было необычно.
Тем временем гребцы опустили на воду весла, судно, вырулив
на верный курс, двинулось в южном направлении, и я отчетливо видела все, что
происходит.
Прекрасное юго-западное побережье Италии отлично освещалось
сотнями огней на роскошных виллах. На скалах стояли маяки.
«Мы больше никогда не увидим Республику, – устало
сказал Иаков, словно и сам он был римским гражданином, хотя, думаю, он таковым
и являлся. – Но последнее желание вашего отца исполнено. Теперь мы в
безопасности».
Ко мне подошел старик и представился Давидом.
Старик красноречиво извинился, что здесь нет служанок
женского пола. Я – единственная женщина на борту.
«О, прошу вас, выбросите эти мысли из головы! Почему вы
согласились пойти на такой риск?»
