Чтобы насолить мужьям и избавиться от их общества, я стала
поклонницей культа Изиды и получила доступ в ее храм, где и проводила огромное
количество времени с другими интересными женщинами, некоторые из которых не
признавали никаких ограничений и вели намного более бурную жизнь, чем я. Меня
привлекали шлюхи. Я видела в них блестящих, свободных женщин, взявших барьер,
который мне, любящей дочери своего отца, не преодолеть никогда.
Я стала в храме завсегдатаем. Наконец во время одной из
тайных церемоний я была посвящена и начала принимать участие в каждой процессии
Изиды, устраиваемой в Риме.
Мужьям моим это пришлось не по нраву. Может быть, поэтому,
вернувшись в отцовский дом, я отказалась от поклонения культу. Наверное, это
было к лучшему. Но мои решения не могли изменить предначертания судьбы.
Изида была богиней другого мира – египетского, и старые
римляне относились к ней с не меньшим подозрением, чем к ужасной Кибеле,
Великой Матери с далекого Востока, заставлявшей своих приверженцев-мужчин
подвергать себя кастрации. В городе появилось множество восточных культов, и
консервативное население находило их ужасными.
Эти культы основывались не на рассудке, а на экстазе и
эйфории. Они предлагали полное перерождение через понимание.
Для этого типичный римский консерватор был слишком
практичен. Если к пятилетнему возрасту ты не усвоил, что боги – существа
выдуманные, а мифы сочинили люди, можешь считать себя беспросветным глупцом.
Но в сравнении с жестокой Кибелой Изида обладала весьма
примечательным отличием Изида была любящей Матерью и богиней, Изида прощала
своим почитательницам все, Изида появилась еще до создания мира. Изида была
щедро наделена терпением и мудростью.
Поэтому в ее храме могли молиться даже самые опустившиеся
женщины. Поэтому там никогда никому не отказывали.
Как святая Дева Мария, ныне известная и Западу, и Востоку,
царица Изида зачала свое божественное дитя божественным способом. Силой своего
волшебства она извлекла живое семя из мертвого и кастрированного Озириса. Ее
часто изображали на картинах или запечатлевали в скульптуре с божественным
сыном Гором на коленях. Ее невинная грудь была обнажена, чтобы вскормить
молодого бога.
А Озирис правил страной мертвых, навеки потеряв свой фаллос
в водах реки Нил. И каждый год, когда Нил выходил из берегов, он изливал
живительную сперму, удобрявшую удивительные египетские поля.
В храме исполняли божественную музыку. Мы играли на систре,
своеобразной маленькой металлической лире, а также на флейтах и бубнах. Мы
танцевали и пели хором. Стихи, воспевавшие Изиду, были утонченными и
восторженными. Изида считалась царицей Навигации, равно как позже святую Деву
Марию станут называть «Царица Наша, Путеводная Звезда».
Каждый год, когда статую Изиды несли к морскому берегу,
собиралась столь пышная процессия, что весь Рим высыпал на улицу посмотреть на
египетских богов с головами животных, на изобилие цветов и на само воплощение
царицы-Матери. В воздухе звенели гимны. Жрецы и жрицы вышагивали в белых
льняных одеяниях. Само же изваяние из мрамора, облаченное в царственное
греческое платье и причесанное по-гречески, плыло над головами собравшихся,
держа в руках священный систр. Такой была моя Изида. После последнего развода я
отошла от нее. Моему отцу культ не нравился, а сама я достаточно им
насладилась. Став свободной женщиной, я больше не увлекалась проститутками. Мне
было бесконечно лучше, чем им. Я содержала отцовский дом, а отец, несмотря на
черные волосы и удивительно острое зрение, был уже достаточно стар, чтобы
император оставил меня в покое.
Не могу сказать, что я вспоминала Мариуса или думала о нем.
Никто больше о нем не упоминал. Никакая сила на земле не могла встать между
мной и моим отцом.
Всем моим братьям сопутствовала удача. Они выгодно женились,
завели детей и вернулись домой с жестоких войн, где сражались, защищая границы
Империи. Мой самый младший брат, Люций, мне не особенно нравился – он вечно
нервничал и пристрастился к выпивке, а также к азартным играм, что очень
раздражало его жену.
Ее я любила, как любила жен всех братьев и племянниц с
племянниками. Мне нравилось видеть, как стайки детей с благословения тети Лидии
носятся по комнатам, – дома им это не разрешалось.
Старший из моих братьев, Антоний, обладал задатками великого
человека, стать которым ему не позволила судьба. Но он был вполне готов к такой
роли – прекрасно образованный, мудрый и закаленный воин.
В моем присутствии Антоний лишь однажды совершил глупость,
когда как-то очень недвусмысленно заявил, что Ливия, жена Августа, отравила
супруга, чтобы возвести на трон своего сына Тиберия.
Отец, кроме меня, единственный слушатель, строго сказал ему:
«Антоний, никогда больше так не говори! Ни здесь, ни в любом
другом месте. – Отец встал и неожиданно для себя самого изложил суть
нашего с ним жизненного стиля: – Держись подальше от дворца императора, держись
подальше от семьи императора, будь в первых рядах на состязаниях и обязательно
в сенате, но не ввязывайся в их ссоры и интриги!»
Антоний очень рассердился, но его гнев не имел отношения к
отцу.
«Я сказал об этом только тем, кому могу доверять, –
тебе и Лидии. Мне противно обедать с женщиной, отравившей своего мужа. Август
должен был восстановить Республику. Он знал, что его ждет смерть».
«Да, и знал при этом, что Республику восстановить нельзя.
Эта задача невыполнима. Империя разрослась до Британии на севере, вышла за
пределы Парфянского царства на востоке; она охватывает Северную Африку. Если
хочешь быть хорошим римлянином, Антоний, то встань и выскажись начистоту в
сенате. Тиберий это приветствует».
«Ох, отец, как жестоко ты заблуждаешься», – возразил
Антоний.
Отец положил конец спору.
Но мы с ним жили именно по тем правилам, о которых он
говорил.
Тиберий не пользовался популярностью среди шумной римской
толпы: слишком стар, слишком сух, лишен чувства юмора и к тому же пуританин и
тиран одновременно.
Но одно достоинство его извиняло. Помимо своей все
возрастающей любви к философии и познаний в ней он был очень хорошим солдатом.
Самое важное качество, необходимое для императора.
Армия его высоко почитала.
Он увеличил вокруг дворца число преторианских когорт, а для
управления нанял человека по имени Сеян. Но он не стал вводить в Рим легионы и
говорил чертовски хорошие слова о личных правах и свободе, если, конечно, вам
удавалось не заснуть под его речи и услышать эти слова. Мне он казался ужасным
занудой.
Сенат сходил с ума от нетерпения, когда он отказывался
принимать решения. Сами они не желали что-либо решать. Но все выглядело
относительно безопасным.
