Луперкалии для нас имели очень большое значение, хотя их
важность никоим образом не связана с христианской концепцией религии. Принимать
участие в этом празднике в качестве гражданина и добродетельного римлянина
считалось благочестием. Кроме того, это было очень приятно. Так что я стояла
недалеко от пещеры Луперкал и с другими молодыми женщинами смотрела, как двух
избранных в том году мужчин намазывают кровью, оставшейся от жертвоприношений
коз, и облачают в окровавленные шкуры убитых животных. Мне было не очень хорошо
видно, но я уже много раз наблюдала за церемонией, а несколько лет назад, когда
праздником распоряжались мои братья, я сумела протолкнуться вперед, чтобы
ничего не упустить.
В этом случае мне открывался вполне приличный обзор; каждый
из двух молодых людей собрал себе компанию и принялся бегать у подножия холма.
Я, как предписывалось, вышла вперед. Молодые люди легко ударяли по руке каждую
молодую женщину полоской козлиной шкуры – предполагалось, что нас таким образом
очищают и даруют нам плодовитость.
Я сделала шаг вперед и получила церемониальный удар, после
которого отступила на шаг назад, жалея, что я не мужчина и не могу бегать
вокруг холма вместе с остальными. Подобные мысли часто посещали меня в течение
всей моей смертной жизни.
У меня в голове вертелись весьма скептические и
саркастические мысли относительно «очищения», но в этом возрасте я уже умела
прилично вести себя в обществе и ни в коем случае не подвергла бы унижению ни
отца, ни братьев.
Эти полоски козлиной шкуры, как тебе известно, Дэвид,
называются фебруа, и «февраль» происходит от этого слова. Ну, хватит о языке и
о волшебстве, которое он невольно приносит с собой. Конечно, Луперкалии имели
какое-то отношение к Ромулу и Рему; возможно, в них даже слышался отзвук
человеческих жертвоприношений древности. Ведь головы молодых людей были
испачканы козлиной кровью. У меня мурашки бегут по коже, так как эта же
церемония у этрусков, задолго до моего рождения, могла быть куда более
жестокой.
Может быть, тогда Мариус и увидел мои руки. Потому что я
подставляла их под церемониальный хлыст, и мне, как ты понял, нравилось
привлекать к себе внимание, смеясь вместе с другими вслед убегающим мужчинам.
В толпе я заметила Мариуса. Он посмотрел на меня, потом
вернулся к книге. Как странно. Я увидела, что он стоит, прислонившись к дереву,
и пишет. Никто никогда не стоял у дерева с книгой в одной руке и с пером в
другой. Рядом с ним застыл раб с бутылочкой чернил.
У Мариуса теперь были длинные, удивительно красивые волосы.
Настоящий дикарь.
«Смотри, вон наш друг Мариус, высокий варвар, он
пишет», – сказала я отцу.
«Мариус всегда пишет, – с улыбкой ответил он. –
Мариус только для этого и годится. Повернись, Лидия. Стой спокойно».
«Но он смотрел на меня, отец. Я хочу с ним поговорить».
«Ты не сделаешь этого, Лидия! Ты не удостоишь его ни единой
улыбкой».
По дороге домой я принялась расспрашивать отца: «Если ты
собираешься выдать меня замуж, если избежать этого омерзительного исхода я
смогу только путем самоубийства, почему ты не выдашь меня за Мариуса? Я не
понимаю. Я богата. Он богат. Я знаю, его мать была дикаркой, кельтской
принцессой, но отец его принял».
«Откуда тебе все это известно?» – сухо поинтересовался отец.
Он остановился на полпути, что всегда было дурным знаком.
Толпа расступилась и забурлила.
«Ну, не знаю; все говорят об этом. – Я обернулась. Там
все еще ждал, не сводя с меня взгляда, Мариус. – Отец, пожалуйста, позволь
мне с ним поговорить!»
Отец опустился на колени. Большая часть толпы уже разошлась.
«Лидия, я понимаю, что для тебя это ужасно. Я уступал
каждому возражению, что ты высказывала против соискателей. Но поверь мне, сам
император не одобрит твой брак с таким сумасшедшим бродячим историком, как
Мариус! Он никогда не служил в армии, он не может войти в сенат – это просто
невозможно. Придет время, и ты выйдешь замуж за подходящего человека».
Когда мы уходили, я снова обернулась, желая лишь одного –
отыскать взглядом Мариуса, но, к моему удивлению, он застыл на месте и смотрел на
меня. Со своими развевающимися волосами он напоминал вампира Лестата. Он выше
Лестата, но обладает тем же гибким сложением, такими же голубыми глазами,
сильными мускулами и открытым лицом, которое можно назвать почти красивым.
Я вырвалась от отца и подбежала к нему.
«Послушайте, я хотела выйти за вас замуж, – сказала
я, – но отец мне не позволил».
Мне никогда не забыть выражение его лица. Но не успел он
ответить, как отец схватил меня в охапку и завел с ним ни к чему не
обязывающий, соответствующий правилам приличия разговор:
«Так как, Мариус, идут дела у твоего брата в армии? А как
твоя история? Я слышал, ты написал тринадцать томов».
Мой отец попятился и буквально унес меня с собой. Мариус не
двигался и не отвечал. Вскоре мы присоединились к остальным и поспешно
поднимались на холм…
Этот момент изменил весь ход наших жизней. Но тогда ни
Мариус, ни я не могли этого знать.
Наша следующая встреча произошла лишь через двадцать лет.
Мне уже стукнуло тридцать пять. Можно сказать, что во многих
отношениях мы встретились в царстве Тьмы.
Но прежде я хочу заполнить этот промежуток времени.
Под давлением императорского дома я выходила замуж дважды.
Август хотел, чтобы у всех нас были дети. У меня их не было. Однако мои мужья
имели многочисленное потомство от девушек-рабынь. Так что я дважды законным
путем развелась, получила свободу и твердо решила уйти от общественной жизни,
чтобы Тиберий, взошедший на императорский трон в возрасте пятидесяти лет, не
вмешивался в мою жизнь, ибо он был в гораздо большей степени пуританином и
домашним диктатором, чем Август. Если я не буду выезжать на банкеты и праздники
и крутиться вокруг императрицы Ливии, жены Августа и матери Тиберия, меня,
возможно, не принудят стать мачехой! Я затворюсь дома. Мне нужно заботиться об
отце. Он уже стар, хотя еще и вполне здоров. При всем моем уважении к мужьям,
чьи имена встречаются в римской истории не только в сносках, я оказалась плохой
женой. От отца я получала кучу денег, никого не слушала и предавалась акту
любви исключительно на собственных условиях, выполнения которых всегда
добивалась, ибо природа одарила меня достаточной красотой, чтобы заставить
мужчин страдать.
