Сейчас, в двадцатом веке, следя за бесконечными интригами и
резней в художественных фильмах и по телевизору, я думаю: может быть, людям
действительно необходимы убийства, бойни, смерть в различных видах? Иногда
телевидение кажется мне непрерывной цепью гладиаторских боев и кровопролитий. А
чего стоят видеозаписи настоящих сражений!
Военные репортажи превратилась в искусство и развлечение.
Диктор что-то тихо говорит, а в это время объектив камеры
скользит по грудам трупов, по детям-скелетам, всхлипывающим рядом с голодающими
матерями. Но это захватывает. Можно сколько угодно качать головой и при этом
буквально купаться в смертях. Ночи напролет телевидение демонстрирует старые
пленки, запечатлевшие людей, умирающих с оружием в руках.
Думаю, мы смотрим на это из страха. Но в Риме на это
приходилось смотреть из необходимости закалять дух, что относилось как к
мужчинам, так и к женщинам.
Но я говорю о том, что меня не запирали в доме, как гречанку
в эллинском семействе. Я не страдала от необходимости соблюдать прежние обычаи
Римской республики.
Я живо вспоминаю совершенную красоту того времени и идущие
от самого сердца отцовские признания в том, что Август – это бог и что Рим
никогда еще так не приятствовал своим богам.
Теперь я хочу привести здесь одно очень важное воспоминание.
Но прежде обрисую сцену действия. Для начала обсудим вопрос Вергилия и поэмы,
написанной им, – «Энеиды», воспевающей приключения героя Энея и
превозносящей этого троянца, избежавшего ужасов падения Трои. Этот эллинский
город и его население уничтожили греки, неожиданно возникшие из знаменитого
троянского коня. Очаровательная история. Я всегда ее любила. Эней покидает
погибающую Трою и совершает доблестное путешествие в прекрасную Италию, где
встречается с нашим народом.
Но дело в том, что Август любил Вергилия и
покровительствовал ему на протяжении всей жизни. Вергилий был уважаемым поэтом
– поэтом, которого подобало цитировать, поэтом-патриотом, получившим высшее
одобрение. Вергилия полагалось любить всем.
Великий поэт умер до моего рождения. Но к десяти годам я
прочла все, что он написал, а также сочинения Горация, Лукреция, многое из
Цицерона и все греческие рукописи, что были в доме, а их нашлось немало.
Отец составлял библиотеку не напоказ. Члены семьи проводили
в ней долгие часы. Здесь же отец писал письма – он составлял послания от имени
сената, императора, судов, друзей и так далее.
Однако вернемся к Вергилию. Я читала сочинения и другого
римского поэта, тогда еще живого, который впал в глубочайшую немилость у
божественного Августа. Речь идет об Овидии, авторе «Метаморфоз» и десятков
других стихотворений и поэм – земных, веселых и непристойных. Август
рассердился на Овидия, которого прежде любил, и сослал его в какое-то ужасное
место на Черном море. В то время я была еще совсем мала и о событиях, тогда
происходивших, ничего не помню. Может быть, место ссылки поэта и не было таким
уж гибельным. Но культурным римским гражданам столь удаленный от столицы и
населенный варварами район представлялся в ужасном свете.
Овидий прожил там довольно долго, в Риме его книги
запретили. В магазинах или общественных библиотеках их было не найти, равно как
и на книжных прилавках на рынке.
В то время читать было модно, книги продавались повсюду –
как свитки и как кодексы, то есть в переплетах, и многие книготорговцы держали
в своем доме греческих рабов, целыми днями переписывавших книги.
Я продолжаю. Овидий впал в немилость у Августа, и его поэзию
запретили, но такие люди, как мой отец, не собирались сжигать свои экземпляры
«Метаморфоз» или прочие сочинения Овидия. Только страх не позволял им просить о
помиловании Овидия.
Скандал имел какое-то отношение к дочери Августа Юлии, по
любым стандартам известной шлюхе. Какая связь существовала между Овидием и
любовными делишками Юлии, я не знаю. Возможно, его ранние стихи «Наука любви»
сочли дурным влиянием. К тому же в воздухе носился ветер реформаторства, шли
разговоры о старых ценностях.
Не думаю, что кому-либо достоверно известно, что на самом
деле произошло между Августом и Овидием, но поэта навсегда изгнали из Римской
империи.
К моменту происшествия, о котором хочу рассказать, я уже
прочла и «Метаморфозы», и «Науку любви» – обе книги, должна отметить, были
изрядно потрепанными. Многие друзья моего отца постоянно тревожились о судьбе
Овидия.
Теперь вернемся к конкретному воспоминанию. Мне было десять
лет. Вернувшись домой после игр, с головы до ног в пыли, с распущенными
волосами и в порванном платье, я влетела в просторный приемный зал и плюхнулась
на пол у дивана, чтобы послушать разговоры взрослых. Отец, с подобающим случаю
римским достоинством, непринужденно развалился на диване и болтал с несколькими
зашедшими с визитом мужчинами, которые в столь же свободных позах расположились
рядом с ним.
Всех этих людей я знала, кроме одного, голубоглазого
блондина, очень высокого, и в ходе беседы – сплошные шептания и кивки – он
повернулся и подмигнул мне.
Это был Мариус – слегка загорелый после своих путешествий, с
потрясающей красоты сверкающими глазами. У него, как и у всех остальных, было
три имени. Они мне известны, но я не намерена их разглашать. Я знала, что в
интеллектуальном смысле он «плохо себя вел», что он «поэт» и «бездельник». Но
никто не говорил мне, что он настолько красив.
Заметьте, в тот день Мариус был еще жив, вампиром его
сделали только лет пятнадцать спустя. По моим подсчетам, тогда ему было всего
двадцать пять. Но я не уверена.
Но я продолжаю свой рассказ. Мужчины не обращали на меня
внимания, и моему ненасытному любопытному умишку вскоре стало ясно, что отец
получил новости об Овидии, что высокий блондин с удивительными голубыми
глазами, только что вернулся с берегов Балтики и привез в подарок отцу
несколько хорошо выполненных копий сочинений Овидия, как старых, так и новых.
Мужчины уверили моего отца, что отправляться к Цезарю Августу и просить за
Овидия еще слишком опасно, и отец с этим смирился. Но, если я не ошибаюсь, он
вручил блондину – Мариусу – деньги для передачи Овидию.
Когда благородные гости собрались уходить, в атрии я увидела
Мариуса в полный рост – весьма необычный для римлянина, – совсем
по-девчоночьи вскрикнула и разразилась смехом. Он подмигнул мне еще раз.
В то время Мариус коротко стриг волосы – так, как это
принято было у римских воинов, – оставляя лишь несколько скромных завитков
на лбу. Позже, к моменту, когда его превратили в вампира, волосы успели отрасти
– они и сейчас длинные, но при нашей первой встрече у него была типичная
скучная военная стрижка. Тем не менее солнечный свет красиво играл в его
светлых волосах, и мне показалось, что мужчины более яркого и привлекательного,
чем он, я еще не встречала. Он смотрел на меня в высшей степени
доброжелательно.
