Посвящается Стэну, Кристоферу и Мишель Райс
Сьюзан Скотт Квирос и Виктории Вильсон
Памяти Джона Престона
Ирландцам Нового Орлеана, которые в 1850-х годах построили
на Констанс-стрит великолепную церковь Святого Альфонса и таким образом
подарили нам прекрасный памятник веры и архитектурного искусства
Славе Греции и величию Рима
О миссис Мур и эхе в Марабарских пещерах
…но эхо каким-то непостижимым образом начало разрушать ее
связь с жизнью. Услышанное в тот момент, когда она уже утомилась, эхо умудрилось
прошептать. «В мире есть место для сострадания, благочестия и отваги, что, по
сути, одно и то же. В мире существует и разврат. Существует все, но ничто не
поддается оценке».
Э. М. Форстер. «Путешествие в Индию»
Перевод В. Иванова
Ты веруешь, что Бог един:
Хорошо делаешь; и бесы веруют,
И трепещут.
Соборное послание
святого апостола Иакова
2:19
Как смешон и невежествен тот, кто дивится чему-либо из
происходящего в жизни!
Марк Аврелий «Размышления»
Перевод С. Роговина
Также веруем мы, что многие создания будут прокляты;
например, ангелы, что упали с Небес вследствие гордыни своей, и теперь они –
враги рода человеческого; и те смертные, что покидают сию юдоль скорби вне
лона Святой Церкви нашей, то есть язычники; а также те, кто крещены,
однако жизнь ведут не христианскую и умирают, лишенные любви, – всем им
суждены адские муки на веки вечные, как учит Святая Церковь. И невозможно было
мне, осознав это, поверить, что все обернется к лучшему, как то показывал
Господь наш. Но не было дано мне ответа на мое откровение, кроме следующего:
«Что невозможно для тебя, для меня не невозможно. Свое слово я сдержу целиком и
полностью и сделаю так, что все обернется к лучшему». Так милость Господня
научила меня…
Юлиана Норвичская.
«Откровения Божьей любви»
Перевод А. Гузмана
Глава 1
Еще не прошло и двадцати минут с того момента, как ты
оставил меня здесь, в кафе, с того момента, как я отрицательно ответила на твою
просьбу написать историю моей смертной жизни, рассказать о том, как я стала
вампиром, – о встрече с Мариусом всего через несколько лет после его
Рождения во Тьму.
И вот я открыла твой блокнот и пишу одной из тех вечных
чернильных ручек с тонким пером, что ты мне оставил. Чувственный след черных
чернил на дорогой, безупречно белой бумаге приводит меня в восторг.
Естественно, Дэвид, ты оставил мне нечто элегантное –
красивую приманку. Ведь переплет этого блокнота сделан из темной лакированной
кожи с узором из прекрасных роз без шипов, но с листьями – узор в конечном
счете остается не более чем узором, но свидетельствует об основательности. Этот
переплет словно гласит: «Тем, что написано под этой тяжелой и красивой
обложкой, пренебрегать нельзя».
Плотные страницы с бледно-голубыми линейками… Ты практичен,
ты все продумал и, вероятно, знаешь, что я редко брала в руки перо и бумагу.
Даже в резком царапанье пера по бумаге есть что-то
пленительное – оно напоминает мне о тончайших древнеримских перьях, которыми я,
склоняясь над пергаментом, писала письма отцу или заполняла страницы своего
дневника… Ах этот звук! Единственное, чего мне сейчас не хватает, – это
запаха чернил, но ведь в руках у меня изящная пластмассовая ручка, и она будет
оставлять тонкий и глубокий след еще на многих сотнях страниц.
Вот видишь – я все-таки задумалась о твоей просьбе и
записываю собственные размышления, а значит, кое-что ты от меня получишь. За
окном идет дождь, в кафе не смолкает шумная болтовня, и я вдруг поняла, что
возвращение на две тысячи лет назад не обязательно будет агонией, а может
доставить чувство, близкое к удовольствию, как, например, кровь. Вероятно,
поэтому я уступаю тебе, подобно тому как уступают всем нам смертные.
Я тянусь за жертвой, одолеть которую нелегко, – за моим
личным прошлым. Возможно, эта жертва убежит от меня с быстротой, способной
поспорить с моей скоростью. Так или иначе, я выслеживаю жертву, которую никогда
не знала в лицо. В этом и заключается волнение охоты – в том, что современный
мир называет расследованием.
В противном случае, почему бы я так живо увидела те времена?
Ты не давал мне никакого магического зелья, высвобождающего мысли. Для нас
существует только одно зелье, и имя ему – кровь.
«Вы все вспомните», – сказал ты мне по дороге в кафе.
В сравнении с нами ты еще очень молод, но в своей смертной
ипостаси успел дожить до столь преклонного возраста – тогда ты был настоящим
ученым. Наверное, вполне естественно, что ты так смело пытаешься собрать наши
истории.
Но зачем пытаться объяснять здесь истоки твоего любопытства,
твоей храбрости перед лицом утопающей в крови истины?
Как же ты смог разжечь во мне это желание вернуться на две
тысячи лет назад – почти на две – и рассказать о смертных днях моей земной
жизни в Риме, о том, как я присоединилась к Мариусу и разделила с ним весьма
маленький шанс сопротивляться Судьбе?
Как же смогли корни, давно похороненные, давно отвергнутые,
внезапно поманить меня за собой? Дверь распахнулась. Сияет свет. Входи!
Я снова сижу в кафе.
Я пишу, но останавливаюсь и оглядываюсь, рассматривая
публику, заполнившую это парижское кафе. Тусклые и бесполые современные ткани…
Я вижу юную американку в оливково-зеленом военизированном костюме – все ее
пожитки умещаются в небольшом, перекинутом через плечо рюкзачке; вижу старого
француза, вот уже несколько десятилетий приходящего сюда только лишь затем,
чтобы насладиться видом оголенных рук и ног, чтобы упиваться жестами молодых –
как вампиры упиваются кровью – в ожидании того драгоценного, словно
экзотический камень, момента, когда женщина со смехом откинется назад, держа
сигарету в руке, и ткань ее синтетической блузки натянется на груди…
Старик… Седые волосы и дорогое пальто. Он ни для кого не
представляет опасности. Сегодня он вернется в скромную, но элегантную квартиру,
где проживает со времен последней великой мировой войны, и будет смотреть
фильмы молодой красотки Брижит Бардо. Он считает, что живет. Он не прикасался к
женщине вот уже десять лет.
Я не отвлекаюсь, Дэвид. Я бросаю якорь. Ибо я не стану
изливать свою историю, словно пьяный оракул.
