– У каждого Мэйфейра есть голос, Мэри-Джейн. Но
настоящего таланта у меня нет. Такого, какой был у моей матери или у Гиффорд.
Ты послушала бы их голоса! У них были красивейшие сопрано. Мой голос гораздо
ниже.
Она стала напевать, представляя себе леса, зеленые луга и
цветы:
– Ох, Мэри, мы украсим сегодня твою голову цветами,
королева ангелов, королева мая. Ох, Мэри, мы украсим тебя сегодня цветами…
Мона раскачивалась на коленях, положив руки на живот.
Малышка нежно двигалась в такт музыке, ее рыжие волосы окружили все ее тельце,
и она выглядела замечательно в околоплодных водах, словно туда добавили
несколько капель оранжевых чернил. Девочка раскачивалась на волнах, невесомая,
такая прозрачная, такая прекрасная. И крохотные пальчики на ручках и ножках…
«Какого цвета у тебя глаза, Морриган?»
«Я не могу увидеть свои глаза, мама, я вижу только то, что
видишь ты, мама».
– Эй, проснись! Боюсь, ты вот-вот рухнешь!
– О да. Я рада, когда ты зовешь меня обратно,
Мэри-Джейн, ты делаешь правильно, когда зовешь меня обратно, но я молю Небеса и
святую Деву Марию, чтобы у этой малышки были зеленые глаза, как у меня. Как ты
думаешь?
– Лучшего цвета не придумаешь! – заявила
Мэри-Джейн.
Мона положила руки на картонную коробку перед собой, от
которой явственно исходил его запах. Не писал ли он эти листы своей собственной
кровью? И подумать только! Его тело лежало здесь, внизу! «Мне следовало бы
выкопать это тело. Я хочу сказать, все изменилось теперь. Роуан и Майклу
придется с этим согласиться, или я просто не стану им об этом говорить. Суть в
том, что это совершенно новые обстоятельства, и они касаются меня».
– Какие еще тела мы собираемся выкапывать? –
спросила Мэри-Джейн с нахмуренным лбом.
– Ох, перестань читать мои мысли! Не будь мэйфейрской
сукой, оставайся мэйфейрской ведьмой. Помоги мне с этой коробкой.
Мона разорвала ленту ногтями и с любопытством стала
рассматривать содержимое коробки.
– Мона, я не знаю, но здесь лежат вещи еще кого-то
другого.
– Да-а-а, – протянула Мона. – Но этот кто-то
другой является частью моего наследства, этот кто-то другой имеет свою
собственную ветвь на нашем дереве. От корней к ветвям бежит мощная жидкость,
наша живая кровь, и он – часть ее, он живет в ней. Ты можешь сказать, да,
древняя ветвь, и пусть живет всегда и вечно, как деревья. Мэри-Джейн, ведь ты
знаешь, что деревья самые древние долгожители на земле?
– Да, я знаю это, – кивнула Мэри-Джейн. – Там
у нас вблизи Фонтевро растут три невероятно огромных дерева. Там есть
кипарисовые деревья, у которых корни высовываются прямо из воды.
– Ш-ш-ш-ш. – Мона развернула все коричневые
обертки – эти вещи были запакованы так, будто внутри скрывался фарфор Марии
Антуанетты, подготовленный к перевозке до самой Исландии, – и увидела
первую страницу разрозненной пачки бумаг, завернутой в тонкий пластик и сверху
стянутой толстой резиновой лентой. Небрежный, неразборчивый почерк,
паукообразные буквы, с длинными большими «1», и «t», и «у» и с маленькими
абляутами, в некоторых случаях не большими, чем точки. Но она должна прочесть
это.
Она ногтями разорвала пластик.
– Мона Мэйфейр!
– Не трусь, девочка! – сказала Мона. – Я
делаю то, что необходимо. Или ты будешь моей союзницей и помощницей, или, если
пожелаешь, можешь прямо сейчас оставить меня. В этом доме кабельное телевидение
принимает все каналы, можешь пройти в свою комнату и смотреть ящик, если не
хочешь быть со мной. Или поплавай в открытом бассейне, набери цветов… Или
выкапывай тела под деревом…
– Я хочу быть твоей союзницей и помощницей.
– Тогда положи руку на это, моя сельская кузина.
Чувствуешь хоть что-нибудь?
– Ничего себе!
– Он написал это! Ты только взгляни на почерк этого
нечеловеческого создания! Полюбуйся!
Мэри-Джейн присела на колени рядом с Моной и взяла страницу
кончиками пальцев. Плечи ее сгорбились, волосы повисли по обеим сторонам лица,
белые брови контрастно выделялись на бронзовом лбу так, что можно было
рассмотреть каждый волосок. Что она думала, чувствовала, видела? Что означало выражение
ее глаз? Эта малышка не столь уж глупа. Она не тупая. Вся беда в том…
– Мне так хочется спать, – неожиданно произнесла
Мона, осознав это, как только высказала мысль вслух. Она приложила руку ко
лбу. – Интересно, успела Офелия поспать, прежде чем утонула?
– Офелия? Ты имеешь в виду Офелию из «Гамлета»?
– Ох, ты знаешь, что я имею в виду. Это просто
великолепно. Знаешь, Мэри-Джейн, я люблю тебя.
Она взглянула на Мэри-Джейн. Да. Это была Совершенная
Кузина. Кузина, которая могла стать Великим Другом, кузина, которая могла знать
все, что знает Мона. И никто, действительно никто не знал всего, что знала
Мона.
– Но я так хочу спать. – Она осторожно растянулась
на полу, раскинув руки и ноги, глядя вверх на изящную люстру. –
Мэри-Джейн, не просмотришь ли ты сама бумаги в этой коробке? Если я знаю кузена
Райена – а я его знаю, – там отмечены все генеалогические связи.
– Ладно, – сказала Мэри-Джейн.
Как приятно, что она перестала спорить.
– Нет, я не спорю, я просто предостерегаю. Я считаю,
что мы зашли слишком далеко, при том что эти писания принадлежат, как известно,
нечеловеческому существу… Да, мы зашли слишком далеко… Ладно, суть в том, что я
могу все аккуратно положить на место, когда мы закончим.
– Точно, – сказала Мона, прижимаясь щекой к
прохладному полу. Запах, исходивший от досок, был очень сильным! – А так
как знания, которыми обладало это создание, весьма ценны, – сказала она,
передразнивая Мэри-Джейн, надо отдать ей должное, совершенно беззлобно, –
мы должны овладеть ими и искать их везде, где только сможем.
Вау! Произошло самое невероятное! Она закрыла глаза, а
псалом звучал сам по себе. Все, что ей оставалось, – это слушать. Ей не
надо было произносить эти слова, эти звуки: они сами раскрывались перед ней,
словно над ее мозгом проводили некий эксперимент – примерно как когда они
втыкают в ваш мозг свои электроды и – бац! – вы видите привидения или
слышите журчание ручейка под холмом позади своего дома, как это случалось,
когда вы были еще маленьким ребенком!
