– На Тирона Макнамару, фотографии которого есть у
Беатрис. Вы это знаете? Те гравюры у нее на стене? Отца Джулиена? Ну, Райен,
быть может, он твой прадед. Я видела множество таких родственников в
генеалогической лаборатории. Ирландцев, быть может. Ты никогда не замечал
ничего такого? Конечно, ты не видел, ведь тогда бы у всех вас была ирландская
кровь, французская кровь…
– И датская кровь, – заметил Райен сдавленным,
тихим голосом.
Он взглянул на Мону, а затем обернулся к Мэри-Джейн.
– Я должен идти.
– Постой секунду! Это правда? – потребовала ответа
Мона. Она проглотила рис и запила его молоком. – Это именно то, что ты
собирался сказать мне? Майкл – из Мэйфейров?
– Там есть упоминание, – сказал Райен, – в
тех бумагах, и, очевидно, они имеют недвусмысленное отношение к Майклу.
– Черт подери, ты сам в это не веришь, – сказала
Мона.
– Вы все та-а-ак бесподобно родственны! –
протянула Мэри-Джейн. – Это как в королевской семье. А здесь восседает
сама царица.
– Боюсь, ты права, – улыбнулся Райен. – Мона,
ты принимала лекарство?
– Конечно нет. Чтобы я сама травила свою дочь?
– Так, выбора у меня не осталось, я ухожу, –
сказал он. – Постарайтесь вести себя прилично. Помните, дом окружен
охранниками. Я не желаю, чтобы вы выходили на улицу. И пожалуйста, не выводите
из себя Эухению!
– Чудище несуразное! – отозвалась Мона. – Не
уходи. Ты украшение вечера. Что значит «не выводите из себя Эухению!»
– Когда придешь в себя, пожалуйста, позвони мне. А что,
если родится мальчик? Надеюсь, ты не собираешься рисковать жизнью младенца для
определения его пола?
– Он, конечно, не мальчик, глупый, – сказала
Мона. – Это девочка, и я уже назвала ее Морриган. Я позвоню тебе. Ладно?
И он унесся дальше, поспешно, но совершенно бесшумно.
Примерно так же спешат няни или доктора.
– Не прикасайтесь к тем бумагам, – напомнил он из
кладовой дворецкого.
Мона расслабилась и глубоко вздохнула. Райен – последний
взрослый, которому было предписано наблюдать за ними, насколько ей было
известно. А что там о Майкле?
– Боже, ты думаешь, это правда? Эй, Мэри-Джейн, когда
мы здесь закончим, пойдем наверх и посмотрим эти бумаги.
– Ох, Мона, я не знаю. Ведь он говорил о бумагах Роуан.
Разве он не запретил заглядывать в них? Мона, хочешь немного сметанного соуса?
Не хочешь цыплят? Это лучшие цыплята, которых я когда-либо готовила.
– Сметанный соус! Ты не говорила, что это был сметанный
соус. Морриган не хочет мяса. Послушай, я имею право посмотреть эти бумаги.
Если он писал это, если он оставил какие-нибудь заметки…
– Кто он?
– Лэшер. Ты знаешь, кто он. Только не говори, что
бабушка не рассказывала тебе.
– Она рассказывала мне, все правильно. А ты веришь в
него?
– Верить в него, куколка? Ведь он чуть не напал на
меня. Я чудом не стала одной из его жертв, так же как моя мать, тетя Гиффорд и
все те бедные умершие женщины из семьи Мэйфейр. Разумеется, я верю в него,
почему он…
Она поймала себя на том, что указывает на сад, в направлении
дерева. Нет, не следует говорить ей об этом, она поклялась Майклу никогда не
рассказывать никому о похороненных там и о той другой, невинной Эмалет, которая
должна была умереть, хотя никогда ничего дурного никому не сделала.
«Не ты, Морриган, ты не беспокойся, моя девочка, моя
малышка!»
– Долгая история, нет времени на нее, – сказала
Мона.
– Я знаю о Лэшере, – сказала Мэри-Джейн. –
Знаю, что случилось. Бабушка рассказала мне. Другие не говорили прямо, что он
убивал женщин. Они только сказали, что бабушка и я должны уехать в Новый Орлеан
и оставаться там с кем-нибудь из родственников. Мы не послушались, но с нами ничего
не случилось! Ну а ты знаешь? Мона пожала плечами и покачала головой.
– Это могло стать ужасной ошибкой, – сказала она.
«Сметанный соус удивительно хорош с рисом… Почему вся эта пища белая, Морриган?
«Деревья были усыпаны яблоками, и у них была белая мякоть, и
клубни, и корни, которые мы выкапывали из земли, были белыми, и это был рай».
Ох, но взгляни на звезды. Был ли когда-то безупречный мир по-настоящему
безупречным или каждый день возникали все новые ужасные угрозы природы и все
разрушалось так, как разрушено теперь? Если ты живешь в страхе, какое значение
имеет все это…»
– В чем дело, Мона? – спросила Мэри-Джейн. –
Эй, перестань расстраиваться из-за этого!
– Да нет, ничего, все в порядке, – покачала
головой Мона. – Я только что увидела мимолетный сон; он промелькнул передо
мной как вспышка, там, в саду. У меня был потрясающий разговор с кем-то.
Знаешь, Мэри-Джейн, люди должны получать воспитание, чтобы они могли понимать
друг друга. Тебе ясно, что я имею в виду? Вот посмотри, прямо сейчас ты и я –
мы обе – обучаем друг друга взаимопониманию. Ты улавливаешь мою мысль?
– О да, конечно, и затем ты поднимаешь трубку телефона,
и звонишь мне в Фонтевро, и говоришь: «Мэри-Джейн, ты мне нужна!» И я тут же
вскакиваю, бросаюсь в свой пикап, включаю зажигание – и вот я у тебя дома.
– Да, все так, я действительно именно это сейчас имею в
виду; ты знаешь все обо мне, а я – о тебе. Это был счастливейший сон, который я
когда-либо видела. Это было такое… такое счастливое сновидение. Мы все
танцевали. Костер был такой большой, что в обычной обстановке я бы испугалась.
Но в этом сновидении я была свободна, просто совершенно свободна. Мне не нужно
было заботиться ни о чем. Нам нужно еще одно яблоко. Не пришельцы изобрели
смерть. Это бессмысленная выдумка, но можно понять, почему все думают, что они…
ну, вроде бы все зависит от перспективы, и если ты не уверен в концепции
времени, если ты не понимаешь относительность времени, как понимают это
сборщики урожаев или сельскохозяйственные рабочие, то, возможно, те, кто живет
в райских тропиках, даже не развивают отношений такого вида, потому что для них
не существует циклических времен года. Игла воткнута в ясное небо. Ты знаешь,
что я имею в виду?
– О чем это ты говоришь?
– Пожалуйста, сосредоточься, Мэри-Джейн! И ты поймешь!
Именно таким образом это было во сне: завоеватели изобрели смерть. Нет, теперь
я понимаю: то, что они изобрели, это убийство. Это нечто совсем другое.
– Там есть целая ваза с яблоками. Тебе принести яблоко?
– Да, но позже. Я хочу подняться в комнату Роуан.
