– Садитесь поближе, и я приготовлю вам тарелку, кузен
Райен, – сказала Мэри-Джейн, вскочив с места.
– Нет, не могу, дорогая, – сказал он, педантично
соблюдая формальности по отношению к Мэри-Джейн, своей родственнице из
провинции. – Благодарю тебя, но я должен спешить.
– Райен вечно спешит, – хмыкнула Мона. –
Райен, прежде чем уйдешь, прогуляйся хоть немного по саду. Там просто
прекрасно. Взгляни на небо, прислушайся к пению птиц. И если ты еще не чувствовал
сладкого запаха олив, самое время сделать это сейчас.
– Мона, ты поглощаешь рис в огромных количествах. Разве
так нужно вести себя во время беременности?
Она постаралась справиться с приступом смеха.
– Райен, присядь и выпей стакан вина. Куда запропастилась
Эухения? Эухения! Разве у нас не найдется вина?
– Я не хочу вина, Мона, благодарю.
Он отпустил жестом Эухению, на мгновение промелькнувшую в
освещенных дверях, сгорбившуюся, злющую, всем недовольную.
Райен выглядел просто великолепно, несмотря на очевидное
раздражение. Моне он вдруг представился с огромной тряпкой в руках, стирающим
пыль со всего вокруг. Она рассмеялась.
Пора выпить глоток молока, а еще лучше целый стакан. Рис и
молоко. Не удивительно, что техасцы едят эти продукты вместе.
– Кузен Райен, подождите минутку, – сказала
Мэри-Джейн, – позвольте мне только наполнить вашу тарелку.
– Нет, Мэри-Джейн, благодарю тебя. Мона, я должен
кое-что сказать тебе.
– Прямо сейчас, за обедом? Ну ладно, давай. Насколько
это плохая новость? – Мона плеснула в стакан молока из картонки, пролив
немного на стеклянный стол. – После всего, что уже случилось? Знаешь, в
чем состоит проблема этой семьи? В закоснелом консерватизме. Меня часто
занимает вопрос, не слишком ли это? Что ты думаешь на сей счет?
– Мисс Свинка, – сурово отозвался Райен. – Я
разговариваю с тобой.
Мона смеялась уже едва ли не истерично. Как и Мэри-Джейн.
– Думаю, я получила здесь работу как повар, –
сказала Мэри-Джейн. – И все, что мне нужно сделать с этим рисом, –
добавить немного масла и чеснока.
– Опять она о масле! – Мона указала на
Мэри-Джейн. – Везде масло! В этом весь секрет: поливать маслом все, что
попадется на глаза. – Она подхватила ломоть белого хлеба и погрузила его в
вязкую массу медленно тающего на блюдце масла.
Райен взглянул на свои часы – это был решительный сигнал,
что он останется здесь не более чем на несколько минут. И, благодарение богу,
не сказал ни единого слова о том, что заберет с собой Мэри-Джейн.
– Так в чем же дело, хозяин? – спросила
Мона. – Выкладывай. Я готова к любой неожиданности.
– Не знаю… Не уверен… – тихо сказал он.
Этот ответ вызвал у Моны новый взрыв смеха. Или, быть может,
виной тому послужило растерянное выражение лица Райена. Мэри-Джейн не
переставала хихикать, прикрывая ладошкой рот.
– Мона, я ухожу, – сказал он, – но в
хозяйской спальне лежат несколько ящиков с бумагами. Это вещи, которые нужны
Роуан: записи, доставленные из ее комнаты в Хьюстоне. – Он покосился в
сторону Мэри-Джейн, будто говоря: «Она ничего не должна знать об этом».
– О да, эти ее записи, – отозвалась Мона. – Я
слышала, как вы разговаривали о них в последний вечер. Ты знаешь, мне
рассказали смешную историю, Райен, что когда Дафна Дюморье…
[18]
Ты знаешь, кто это?
– Да, Мона.
– Так вот, когда Дафна Дюморье писала «Ребекку», она
решила провести своего рода эксперимент, чтобы понять, как долго сможет
продержаться, не называя имени той, от чьего лица ведется повествование. Майкл
рассказал мне об этом. Это правда. И ты знаешь, к концу книги эксперимент уже
не имел значения. Но ты никогда не узнаешь имени второй жены Максима де Винтера
в этом романе или в кино. Ты видел фильм?
– Так в чем же там было дело?
– Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Ты
до самой смерти не рискнешь произнести даже имя Лэшера. – И снова она
принялась неудержимо смеяться.
Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничего
смешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, – смешнее его может быть
только тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, который вместо этого
будет смотреть на вас с неописуемой яростью.
– Не притрагивайся к ящикам, – торжественно
произнес Райен. – Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я
должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях
среди тех бумаг. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.
Мэри-Джейн молча повиновалась.
– Правильно, речь о генеалогии, – сказала
Мона. – Вау, быть может, Лэшер знал что-то такое, чего мы не знаем?!
Мэри-Джейн, генеалогия не просто увлечение этой семьи, а навязчивая идея.
Райен, твои четыре минуты уже почти истекли.
– О чем ты?
Она захохотала снова. Он должен был уйти. К горлу снова
подступала тошнота. И вольно же ей было так неудержимо смеяться.
– Я знаю, что ты собираешься сказать! – сообщила
Мэри-Джейн, снова соскочив со стула, словно столь серьезные беседы она
непременно должна была вести стоя. – Ты собираешься сказать, что Майкл
Карри тоже из рода Мэйфейр. Я говорила тебе!
Лицо Райена мгновенно превратилось в безжизненную маску.
Мона выпила четвертый стакан молока. Она покончила со своей
порцией риса и, подняв блюдо, сняла с него крышку и положила себе на тарелку
целую горку испускающих пар рисовых зерен.
– Райен, перестань глазеть на меня, – сказала
она. – Так что там насчет Майкла? Неужели Мэри-Джейн права? Мэри-Джейн
заявила, что Майкл из рода Мэйфейр, едва взглянув на него.
– Так и есть, – объявила Мэри-Джейн. – Я
увидела сходство сразу же. Вы знаете, на кого он похож? Он похож на оперного
певца.
– На какого оперного певца? – спросил Райен.
– Да, на какого?
