Внезапно он остановился, еще не веря, но постепенно
осознавая крушение всех своих надежд.
– Возможно, у нее будет такое же лицо в тот день, когда
она умрет, – сказал Эш со свойственным ему хладнокровием. – Я никогда
не видел лицо Талтоса, которое было бы иным. Но ее волосы белые, совершенно
белые, в них не осталось ни одной живой пряди. Она не источает никаких запахов.
Спросите ее. Люди использовали ее снова и снова. Или, возможно, она
странствовала среди них дольше, чем даже я. Ее лоно умерло. Ее источник иссяк.
Гордон более не протестовал. Он прижал ладони к губам, чтобы
скрыть свою боль.
Женщина казалась слегка озадаченной и лишь немного
встревоженной неопределенностью своего положения. Она прошла вперед и, обняв
длинной, тонкой рукой дрожащего Гордона, прямо обратилась к Эшу:
– Вы осуждаете меня за то, что мужчины делали со мной,
за то, что они пользовались мной в каждом городе, в каждой деревне, куда я
входила, что в течение многих лет кровь вытекала из меня снова и снова, пока ее
уже больше не осталось?
– Нет, я не осуждаю вас, – ответил Эш с глубоким
сочувствием. – Я не осуждаю вас, Тесса. Искренне говорю вам.
– Ах, – снова рассмеялась она ярким, почти
сверкающим смехом, словно в его словах заключался источник ее наивысшего
счастья.
Внезапно она взглянула на Майкла, а затем на стоящую в тени
возле лестницы Роуан. Выражение ее лица было простодушным и прелестным.
– Здесь я спасена от этих кошмаров. Меня целомудренно
любит Стюарт. Здесь мое убежище.
Тесса протянула руки к Эшу.
– Побудьте со мной, поговорите со мной.
Она повела его за собой в центр комнаты.
– Не хотите ли потанцевать со мной? Я слышу музыку,
когда гляжу вам в глаза.
Тесса притянула Эша ближе к себе и произнесла глубоким,
прочувствованным голосом:
– Я так рада, что вы пришли.
Только теперь она взглянула на Гордона, ускользнувшего
подальше, – с нахмуренным лбом, с пальцами, все еще прижатыми к губам, он
отступил назад и нашел для себя старый, тяжелый деревянный стул. Он опустился
на него, прислонился головой к твердым планкам спинки и устало отвернулся. Вся
его одухотворенность исчезла. Казалось, сама жизнь покидает его.
– Потанцуйте со мной, – сказала Тесса. – Вы,
все, не желаете ли потанцевать?
Она развела руки, откинула голову и тряхнула гривой волос,
которые и в самом деле выглядели безжизненными и очень, очень старыми.
Она кружилась и кружилась, пока длинное пышное фиолетовое
платье не закрутилось вокруг нее, превратившись в колокол… Она танцевала на
самых кончиках пальцев ног.
Майкл не мог отвести глаз от ее легких раскачивающихся
движений. Перемещаясь по громадному кругу, она начинала с правой ноги, затем
близко приставляла к ней левую, как будто исполняла некий ритуальный танец. Что
касается Гордона, на него было больно смотреть: испытать такое разочарование
было для него тяжелее, чем потерять жизнь. Казалось, что роковой удар уже
нанесен.
Эш также с восхищением следил за движениями Тессы –
возможно, растроганный, определенно встревоженный, а быть может, даже
несчастный.
– Вы лжете, – едва слышно произнес Стюарт, но это
был отчаянный шепот сломленного человека. – Вы говорите гнусную, ужасную
ложь.
Эш даже не счел необходимым ответить ему. Он улыбался и
кивал Тессе.
– Стюарт, где моя музыка? Пожалуйста, сыграй мою
мелодию. Сыграй мою мелодию для… для Эша!
Она глубоко поклонилась Эшу и одарила его еще одной улыбкой.
Он тоже поклонился ей и взял ее за руки.
Человек, сидевший на стуле, не мог двигаться и только снова
и снова бормотал, что все это неправда, – но уже и сам не верил своим
словам.
Тесса принялась тихо напевать мелодию, снова закружившись в
танце.
– Играй музыку, Стюарт. Играй ее.
– Я сыграю ее для вас, – тихо сказал Майкл.
Он повернулся в поисках какого-нибудь музыкального
инструмента и одновременно надеясь на чудо, – на то, что не обнаружит
чего-либо иного, требующего присутствия музыканта, потому что, если такой
инструмент найдется, он не сможет выполнить свое обещание.
Он и сам чувствовал себя удрученным, чрезвычайно
опечаленным, не способным радоваться огромному облегчению, которое ему
следовало бы ощущать. На миг его глаза встретились с глазами Роуан, и она тоже
показалась ему охваченной печалью, окутанной ею, как вуалью. Она стояла, сложив
руки, очень прямая, возле лестничных перил, следуя глазами за движениями
танцующей женщины, напевавшей четкую мелодию, что-то такое, что знал и любил
Майкл.
Майкл наконец нашел устройство – стереосистему, компоненты
которой выглядели почти мистически современно, – с сотнями крошечных
цифровых экранов, кнопок и проводов, тянущихся, словно змеи, к динамикам,
висящим на довольно большом расстоянии друг от друга на стене.
Он наклонился, пытаясь прочесть название музыкальной пьесы
на кассете внутри плеера.
– Это то, что она хочет, – пояснил Стюарт, все еще
смотревший на женщину. – Поставьте именно эту. Она проигрывает ее все
время. Это ее музыка.
– Танцуйте с нами, – сказала Тесса. – Разве
вы не хотите танцевать с нами?
Она двинулась в направлении Эша, и на этот раз он не смог
отказаться. Он взял ее за руки и затем обнял, как мужчина обнимает женщину для
вальса, заняв исходную позицию.
Майкл нажал на кнопку. Музыка началась тихо, ритмы басовых
струнных звучали замедленно, выплывая из динамиков; затем вступили духовые,
гладкие и звонкие, вместе с мерцающими звуками клавесина, который, спускаясь по
тем же мелодическим линиям, взял на себя ведущую, основную тему, так что теперь
уже струнные последовали за ним. Эш сразу же повел свою партнершу широкими
грациозными шагами и плавными кругами.
Это был Канон Пахельбеля.
[17]
Майкл
мгновенно узнал его, хотя никогда не слышал в подобном исполнении: с полным
звучанием басовых, очевидно соответствовавшим замыслу композитора. Существовало
ли что-нибудь печальнее этой музыкальной пьесы, что-нибудь столь же искренне
выражающее одиночество? Музыка усиливалась, выходя за пределы, установленные
барокко для духовых, скрипичных и клавесинов, исполняющих сложнейшие мелодии с
душераздирающим великолепием, так что музыка казалась одновременно и вечной, и
исходящей из самого сердца.
