Он засмеялся и, глядя в ее большие холодные серые глаза,
думал: «Что чувствуют ее пациенты, глядя на нее, перед тем как начинает
действовать анестезия?»
– Я знаю это, милая, – сказал он. – Когда мы
приедем туда, когда встретимся с Юрием, я хочу узнать все, что известно ему, я
хочу быть там вместе с вами. Я не говорю, что обладаю вашими способностями или
вашим хладнокровием, но хотел бы быть там с вами.
Она кивнула.
– Кто знает, Роуан, – продолжал он. – Быть
может, вы найдете какое-нибудь дело и для меня.
Ярость вновь охватила его и готова была выплеснуться наружу,
но он сумел спрятать ее поглубже и отвернулся, чувствуя, что краснеет.
Роуан заговорила вновь, и голос ее звучал теперь по-новому:
он приобрел глубину и тембр его изменился.
– Майкл, я люблю тебя. Но я знаю, что ты добрый
человек. А я, с некоторых пор, уже не добрая женщина.
– Роуан, ведь ты так не думаешь.
– Нет, я думаю именно так. Ведь я была с гоблинами,
Майкл, я была там, во внутреннем круге.
– Но ты вернулась назад, – возразил он, снова
глядя ей в глаза, стараясь справиться с чувствами, которые разрывали
душу. – Ты снова Роуан, и ты здесь, и есть другие чувства – не только
месть, – ради которых стоит жить.
Разве это было не так? Он не пытался нарушить ее покой,
вывести из полубессознательного состояния. Только гибель Эрона сотворила это
чудо, возвратив ее к жизни.
Если он не поспешит изменить ход мыслей, то снова может
утратить самообладание. Боль столь велика, что он вот-вот лишится способности
контролировать себя.
– Майкл, я люблю тебя. Я очень люблю тебя. И знаю, что
ты страдаешь. Не думай, что я этого не понимаю.
Он кивнул, показывая, что верит ей, но, быть может, он лгал
им обоим.
– Но ты не понимаешь, каково быть такой женщиной, как
я. Я была там уже при рождении, я была матерью. Я была причиной, можно сказать
– ключевым инструментом. И поплатилась за это. Я платила, и платила, и платила.
Теперь я уже не та. Я люблю тебя так же, как любила всегда. В этом у меня
никогда не было и нет сомнений. Но я уже не та и не могу быть прежней – и я
знала это, когда сидела там, в саду, не способная отвечать на твои вопросы или
взглянуть на тебя и обнять. Я знаю об этом. И все же я любила тебя. И люблю
тебя теперь. Ты понимаешь?
И снова он кивнул.
– Ты хочешь сделать мне больно, я знаю, – сказала
она.
– Нет, не сделать тебе больно. Не то. Не оскорбить
тебя, а только… сорвать эту твою маленькую шелковую юбку и этот блейзер, так
великолепно сидящий на тебе, и дать тебе понять, что я здесь, я – Майкл! Это
постыдный поступок, мерзостный, не так ли? То, что я хочу владеть тобой
единственным способом, которым умею, потому что ты не допускаешь меня, покинула
меня, ты…
Майкл замолчал. Такое иногда случалось с ним и прежде, когда
в разгар нарастающего всплеска ярости он осознавал всю бесплодность того, что
говорил и делал. Он увидел бессмысленность своего гнева и осознал в этот момент
высшего просветления, что больше так жить не может, что если это будет
продолжаться, то не приведет ни к чему, кроме его собственного страдания.
Он сидел тихо, чувствуя, что приступ ярости постепенно
проходит. Он чувствовал, как расслабляется тело и внутри разливается пустота.
Он откинулся на спинку сиденья и снова взглянул на Роуан.
Она по-прежнему смотрела на него, но не выглядела ни
испуганной, ни печальной. Он задумался, было ли ей в глубине души скучно и не
хотелось ли ей, чтобы он остался дома, в безопасности, в то время как она сама
будет планировать дальнейшие шаги в предстоящей борьбе.
«Отгони подобные мысли, – приказал себе Майкл, –
потому что если ты этого не сделаешь, то никогда впредь не сможешь полюбить ее
снова».
А он любил ее. И в этом никогда не возникало даже капли
сомнения. Он любил ее силу, ее хладнокровие. Так было и в ее доме в Тайбуроне,
когда они впервые совершили это под голыми балками крыши, когда они говорили и
говорили, не умолкая ни на минуту, не подозревая о том, что вся их дальнейшая
жизнь будет постоянным движением навстречу друг другу.
Он потянулся к ней и коснулся ее щеки, отметив про себя, что
выражение ее лица при этом не изменилось, что она полностью владеет собой, как
это было всегда.
– Я действительно люблю тебя! – прошептал он.
– Знаю, – ответила она.
Он едва слышно рассмеялся.
– Ты знаешь? – Он сознавал, что улыбается, и это
доставляло ему удовольствие. – Ты действительно знаешь!
– Да, – слегка кивнула она. – Я боюсь за
тебя, и всегда боялась. Не потому, что ты безвольный, несостоятельный, не
такой, каким должен быть. Я боюсь, потому что чувствую в себе такие силы,
которых нет в тебе, но которые есть у других людей – у наших врагов, убивших
Эрона, – силы, рождающиеся из полного отсутствия угрызений совести.
Она стряхнула пылинку с маленькой узкой юбки. Когда она
вздохнула, мягкий звук этого вздоха, казалось, наполнил всю машину – словно
аромат ее духов.
Она склонила голову – едва уловимый жест, который позволял
ее мягким и длинным волосам будто рамкой окружить лицо. И когда она снова
взглянула вверх, ее ресницы показались ему особенно длинными, а глаза –
одновременно и прекрасными, и загадочными.
– Назови это колдовством, если хочешь. Быть может,
именно в этом все дело. Возможно, суть вовсе не в генах, а в физической
способности совершать поступки, которые недоступны нормальным людям.
– В таком случае у меня есть эта способность, –
сказал он.
– Нет. Вероятно, длинная спираль оказалась у тебя
случайно, – предположила она.
– Случайно? Как бы не так! – возразил он. –
Меня выбрали для тебя, Роуан. Это дело Лэшера. Много лет назад, когда я еще был
ребенком и остановился у ворот особняка, он выбрал меня. Как ты считаешь,
почему он это сделал? Не потому, что я показался ему хорошим человеком,
способным уничтожить его с трудом завоеванную плоть, – нет, разумеется,
дело было совсем не в этом. Все дело было в ведьме, жившей внутри меня, Роуан.
Мы происходим из одного и того же кельтского клана. Ты знаешь об этом. Я сам –
сын рабочего, а потому ничего не знаю о своей истории. Но мой род
прослеживается до самых истоков твоего… Власть происходит оттуда. Она была у
меня в руках, когда я мог прочесть прошлое и будущее человека посредством
простого прикосновения к нему. Это было и тогда, когда я услышал музыку,
исполняемую призраком специально для того, чтобы привести меня к Моне.
