Шесть недель прошло после той ночи, когда в болезни и печали
он записал эти сентиментальные строки. Он оказался пленником в этом доме и
оставался им вплоть до этого самого момента.
Майкл закрыл дневник, положил его в кожаную сумку, которую
зажал под рукой, и поднял чемоданы. Он спустился по лестнице, ступая не очень
уверенно, так как руки были заняты и он не мог держаться за перила, однако с
удовольствием отметил про себя, что теперь не испытывает ни приступа
головокружения, ни проявления слабости в любой другой форме…
А если он ошибается в оценке своего состояния, что же, лучше
умереть в действии.
Роуан стояла на веранде, разговаривая с Райеном, и Мона была
тоже там, со слезами на глазах всматриваясь в Майкла с прежней преданностью.
Одетая в шелк, она выглядела столь же изумительно, как и в любом другом наряде.
Глядя на нее, Майкл видел то же, что и Роуан, то же, что он когда-то увидел,
впервые встретив Роуан: юные выпуклости грудей, яркий румянец на щеках и блеск
в глазах. А также свойственную только ей ритмику едва уловимых движений. «Мое
дитя…»
Он сможет поверить в реальность этого, только когда
беременность подтвердится. Он будет беспокоиться о чудовищах и генах, когда это
будет необходимо. Он будет мечтать о сыне или дочери, когда такая возможность
станет очевидной.
Клем быстро подхватил чемоданы и вынес их через открытые
ворота. Майклу нравился этот новый водитель гораздо больше, чем предыдущий: ему
пришелся по душе его добродушный юмор и разумное отношение к реальной
действительности. Он напоминал музыкантов, которых Майкл знавал когда-то.
Багажник машины был закрыт. Райен расцеловал Роуан в обе
щеки, и Майкл успел уловить конец его фразы:
– …Любое, что ты в дальнейшем сможешь сообщить мне.
– Только то, что все это скоро закончится, –
попыталась успокоить его Роуан и тут же с волнением в голосе добавила: –
Пожалуйста, ни на миг не отпускай охрану: риск слишком велик. И не оставляй
Мону одну, ни при каких обстоятельствах.
– Можете приковать меня цепями к стене, – пожав
плечами, предложила Мона. – Так нужно было бы поступить с Офелией, чтобы
она не утопилась.
– С кем? – переспросил Райен. – Мона, до сих
пор я и в самом деле хорошо справлялся со всем, если учитывать, что тебе
тринадцать лет, и…
– Не горячитесь, Райен, – сказала она, –
никто не понимает это лучше меня.
Мона невольно рассмеялась. Роуан стояла молча, озадаченная,
внимательно всматриваясь в нее.
«Все, пора», – подумал Майкл. Он не мог вынести долгое
прощание Мэйфейров. Райен также чувствовал себя весьма сконфуженным.
– Райен, я свяжусь с тобой, как только будет
возможность, – сказал Майкл. – Мы встретимся с людьми Эрона. Узнаем
все, что сможем. Ступайте в дом.
– Послушайте, вы можете сказать точно, куда
направляетесь?
– Нет, этого я сказать не могу, – ответила Роуан.
Она отвернулась и пошла прямо к воротам. Внезапно Мона, стуча каблучками вниз
по ступеням, побежала за ней, обвила руками ее шею и поцеловала.
На миг Майкл испугался, что Роуан никак на это не
отреагирует, что она будет стоять как статуя, воспримет это отчаянное объятие
равнодушно. Но случилось нечто совершенно неожиданное. Роуан крепко прижала к
себе Мону, поцеловала ее в щеку, а затем погладила по волосам и приложила руку
ко лбу.
– У тебя все будет хорошо, – сказала Роуан. –
Только, пожалуйста, сделай все, о чем я тебя просила.
Райен последовал за Майклом вниз по ступеням.
– Не знаю, что и сказать, но хочу пожелать вам
удачи, – сказал Райен. – Жаль, что я понятия не имею о том, что вы
действительно собираетесь делать.
– Скажи Беа, что нам пришлось уехать, – сказал
Майкл. – Думаю, не стоит посвящать остальных во все детали.
Райен кивнул, очевидно преисполненный подозрений и
беспокойства, поставленный в тупик.
Роуан уже сидела в машине. Майкл устроился рядом. Через
считанные секунды автомобиль пронесся мимо поникших ветвей деревьев, а Мона и
Райен остались далеко позади – они стояли рядом в воротах и махали руками на
прощание. Волосы Моны сверкали, как звездная россыпь, а Райен выглядел
растерянным и озадаченным.
– Похоже, он обречен вечно заниматься делами клана, но
никто никогда не скажет ему, что действительно происходит.
– Однажды мы попытались, – сказал Майкл. –
Тебе надо было бы это видеть. Он не хотел ничего знать. И он будет делать
только то, что велишь ему ты. Что касается Моны, то в ее послушании я совсем не
уверен. Но он исполнит все указания.
– Ты все еще сердишься.
– Нет. Я перестал сердиться, как только ты согласилась
с моими доводами.
Но это было не совсем так. Он все еще таил обиду за ту
решительность, с которой она собиралась уехать без него, за то, что не считала
его достойным спутником в этом путешествии, а видела в нем только хранителя
дома и защитника Моны. Впрочем, обида и злость не одно и то же.
Роуан отвернулась в сторону. Майкл воспользовался тем, что
жена на него не смотрит, и пригляделся к ней внимательнее. Она все еще
оставалась худой, слишком худой, но ее лицо никогда не казалось ему столь
прелестным. На ней был черный костюм нитка жемчуга, туфли на высоком каблуке –
все это придавало ей какое-то грешное обаяние. Но она не нуждалась в таких
ухищрениях. Ее красота выражалась в правильности черт лица, в прямоте темных
бровей, столь живо изменявших выражение, и в мягких крупных губах, которые ему
сейчас захотелось с грубым мужским желанием раздвинуть поцелуем. Он жаждал
разбудить ее, заставить снова расслабиться в его объятиях и полностью подчинить
себе.
Таков был единственный способ овладеть ею, и так было
всегда.
Она протянула руку и нажала на кнопку, чтобы поднять кожаную
панель, отделявшую их от водителя. Затем обернулась к Майклу.
– Я была не права, – произнесла она без злости, но
и без мольбы в голосе. – Ты любил Эрона. Ты любишь меня. Ты любишь Мону. Я
была не права.
– Тебе нет нужды разбираться в этом, – ответил он.
Ему тяжело было смотреть ей в глаза, но он решил для себя, что сделает это,
чтобы успокоиться и перестать ощущать себя не то обиженным, не то отчаявшимся –
каким он был в эту минуту.
– Но есть нечто такое, что ты должен понять, –
сказала она. – Я не собираюсь быть доброй и законопослушной по отношению к
тем, кто убил Эрона. Я не собираюсь отчитываться ни перед кем в своих поступках
– в том числе и перед тобой, Майкл.
