В другой раз, быть может, они совершат эту небольшую
прогулку.
Сэмюэль ожидал его возле машины. Он был опрятно одет: костюм
из твида, свежая накрахмаленная белая рубашка с галстуком – и выглядел
маленьким джентльменом Даже его рыжие волосы были достойно причесаны, и лицом
он походил на респектабельного английского бульдога.
– Ты оставил цыгана одного?
– Он ушел, пока я спал, – признался
Сэмюэль. – Я не услышал. Он ничего не похитил. Не оставил даже записки.
Эш на миг задумался.
– Возможно, это к лучшему. Почему ты не сказал мне, что
женщин там не осталось?
– Дурень. Я не позволил бы тебе туда ехать, будь там
хоть одна женщина. Ты должен бы это знать. Ты не подумал. Не посчитал, сколько
лет прошло. Не поразмыслил об этом как следует. Играл в свои игрушки, в свои
деньги, ублажал себя всякими другими прекрасными вещами. И все забыл. Забыл – и
потому счастлив.
Машина везла их из аэропорта в город.
– Ты хочешь ехать на свою игровую площадку под
небесами? – спросил Сэмюэль.
– Нет, ты знаешь, что туда я не поеду. Нужно найти
цыгана, – ответил он. – Я раскрыл тайну Таламаски.
– А как насчет ведьмы?
Эш улыбнулся и повернулся к Сэмюэлю.
– Да, наверное, мне следует отыскать и ведьму. По
крайней мере, прикоснуться к ее рыжим волосам, поцеловать белоснежную кожу,
ощутить и вдохнуть ее запах.
– И?
– Кто знает… Кто знает, малыш…
– Ну, ты-то знаешь. Ты точно знаешь.
– Тогда оставь меня в покое. Если этому суждено
случиться, мои дни наконец будут сочтены.
Глава 6
Было восемь часов, когда Мона открыла глаза. Она слышала,
как часы пробили и медленно и звучно. Но разбудил ее не бой часов, а резкий
телефонный звонок. Должно быть, он доносился из библиотеки, подумала она.
Библиотека была далеко от спальни, и звонили очень долго, чтобы она успела
ответить. Мона повернулась, устроилась поудобнее под бархатным покрывалом на
диване с множеством мягких подушек и посмотрела в окно, выходящее в сад,
залитый утренним солнечным светом.
Солнце уже проникло в комнату и окрасило пол перед входом на
боковую веранду в приятный глазу янтарный цвет.
Телефон наконец смолк. Несомненно, кто-нибудь из недавно
нанятой прислуги ответил на него: Кален например, новый водитель, или Янси –
молодой парнишка, прислуживавший в доме, который вставал, как говорили, в шесть
часов утра. Или, быть может, даже Эухения, которая при каждой встрече смотрела
на Мону непередаваемо величественным взглядом.
Мона заснула здесь прошлой ночью в новой шелковой пижаме –
на том самом диване, где они с Майклом совершили свой грех. И хотя она изо всех
сил старалась думать только о Юрии – он звонил и просил Селию передать ей, что
на самом деле у него все в порядке и что он вскоре надеется всех их
увидеть, – она не могла забыть Майкла и свое троекратное падение. Боже!
Это было совершенно непозволительно и притом великолепно, потрясающе и
незабываемо.
Нельзя утверждать, что Юрий не был изумительным любовником
из ее сновидений, но они вели себя слишком осторожно в отношении друг друга:
это была любовная близость, конечно, но самая безопасная из всех, которую можно
вообразить. И Моне оставалось пожелать себе большей смелости в осуществлении
неукротимых желаний в будущем.
«Неукротимых» – ей действительно нравилось это слово. Оно
подходило ей. «Ты совершенно неукротима в своих желаниях», – примерно
такими словами могли бы укорять ее Селия или Лили. А она могла бы ответить:
«Благодарю за комплимент, но поверь, я знаю, чего хочу».
Господи, если бы она могла сама поговорить с Юрием! Селия
посоветовала ему позвонить на Первую улицу. Почему он этого не сделал, Мона так
и не узнала.
Даже дядя Райен возмутился: «Мы должны встретиться с этим
человеком. Нам необходимо поговорить с ним об Эроне».
Как жаль, что печальную новость сообщила Юрию Селия, ведь,
быть может, никто другой во всем мире не знал, что значил Эрон для Юрия, кроме
Моны, которой он рассказал обо всем в их первую и единственную ночь. Разговор
вместо любовных ласк! Где же он теперь? Что с ним? В те несколько часов Юрий
показался ей весьма эмоциональной натурой: сверкая глазами, он рассказывал ей
на совершенно великолепном беглом английском – весьма редко встречающемся у
тех, для кого он не является родным, – обо всех ключевых событиях своей
трагической, но удивительно успешной жизни.
«Только не рассказывай цыгану, что его старинного друга сбил
машиной какой-то маньяк», – приказала себе Мона.
И тут до нее дошло, что опять звонит телефон. Возможно, это
был Юрий, и никто в этом доме не мог найти ее. Никто не заметил, как она вошла
сюда прошлой ночью и повалилась на этот диван.
Разумеется, Мона преклонялась перед Роуан, и это чувство
многократно усилилось со вчерашнего вечера – с того момента, когда Роуан встала
на ноги и начала разговаривать. Почему Роуан попросила ее остаться? Что
собиралась ей сказать наедине? Что в действительности было у нее на уме?
С Роуан все было в порядке, в этом не было ни малейшего
сомнения. На протяжении всего вечера Мона видела, как она набирается сил.
Роуан не проявляла никаких признаков возврата в прежнее
состояние безмолвия, в котором находилась перед тем в течение трех недель. Наоборот,
она снова легко управляла домом и спустилась вниз, после того как Майкл уснул,
чтобы утешить Беатрис и уговорить ее лечь в постель в старой комнате Эрона.
Беатрис опасалась, что, увидев «вещи Эрона», расстроится еще больше, но в конце
концов призналась, что свернуться поудобнее здесь, на кровати Эрона в гостевой
комнате, – именно то, чего бы ей теперь хотелось.
– Она будет ощущать запах Эрона, – почти
равнодушно сказала Роуан Райену, – и почувствует себя в безопасности.
Это замечание едва ли можно счесть нормальным, подумала
Мона, но, конечно, это своего рода уловка: стремление оказаться в постели
супруга после его смерти – ведь люди говорят, что нет лучшего лекарства от
скорби. Райен был крайне обеспокоен состоянием Беа и проявлял заботу обо всех остальных.
Но в присутствии Роуан он принял вид генерала – воплощение серьезности и
способности, как и полагается в присутствии главы штата.
