Постепенно я начал понимать, что именно многие языческие
знатные особы ищут и находят в христианстве: всепрощение, избавление от всех
грехов. Все мои мучения приобретали смысл в свете мировой скорби и миссии
Христа спасти нас от грехопадения. Все бедствия, свидетелем которых мне
пришлось стать, принесли неоценимую пользу моей душе и обуздали ее для этого
момента. Моя чудовищность, а на самом деле чудовищность всех Талтосов была бы без
колебаний принята этой Церковью, ибо она принимает в свое лоно всех, независимо
от расы. Это совершенно открытая вера. Мы могли бы подвергнуться ровно так же,
как любое человеческое создание, крещению водой и от всей души дать обеты
бедности, целомудрия, повиновения.
Строгие правила, которые предписывают даже мирянам соблюдать
чистоту помыслов и следовать заповедям Господним, могли бы помочь нам
справиться с неукротимым желанием размножаться и неистребимой любовью к танцам
и музыке. Впрочем, музыка осталась бы с нами – в пределах ограничений
монастырской жизни, конечно. Ведь для меня в этот момент возможность распевать
наши величайшие и наиболее жизнерадостные песни в любое время была синонимом
христианской жизни!
В конечном счете, если эта Церковь признает нас и примет в
свои объятия, все наши прошлые и будущие страдания обретут смысл. Нашей
истинной любви к природе позволено будет процветать и далее. Никаких хитростей
в дальнейшем не потребуется. Церковь не позволит нам соблюдать старые ритуалы.
И те, кого ужасает рождение – как ужасало оно меня самого, прожившего на свете
многие годы и ставшего свидетелем гибели массы молодых людей, – смогут
посвятить себя служению Богу, сохраняя целомудрие.
Это было превосходно!
В сопровождении небольшой группы монахов я поспешил
вернуться в долину Доннелейт и собрал вместе весь свой народ. «Мы должны дать
торжественное обещание верности Христу», – сказал я им и объяснил почему,
произнося длинные, страстные фразы не слишком быстро, чтобы мои попутчики из
числа смертных также могли меня понять. Я страстно рассказывал о мире и
гармонии, которые ожидают нас в будущем.
Я также говорил о христианской вере в конец света и уверял,
что весь этот кошмар скоро закончится. И затем принялся описывать рай,
представлявшийся мне похожим на утраченную землю, за исключением того, что там
никто не захотел бы совокупляться и каждый смог бы петь вместе с ангельским
хором.
Мы должны теперь признаться в своих грехах и подготовиться к
крещению. Я в течение тысяч лет был вождем, и все должны следовать за мной. Мог
ли я дать своим людям лучшие указания?
Завершив речь, я отошел в сторону. Монахов переполнили
эмоции. То же произошло с сотнями Талтосов, собравшихся в долине вокруг меня.
Сразу же разгорелись горячие дискуссии, в ходе которых мы
использовали все, какие знали, формы человеческого искусства красноречия. Мы
вели бесконечные дебаты, то и дело обращаясь к притчам или собственным
воспоминаниям, имевшим отношение к одному или другому событию. Но смысл всех
без исключения высказываний сводился к одному: мы должны принять Христа. Он был
Добрым Богом! Он был нашим Богом! Души других были так же открыты Христу, как
моя собственная.
Подавляющее большинство сразу же заявило о своей вере.
Другие провели весь день, вечер и ночь, рассматривая привезенные мною книги,
споря о вещах, которые им довелось слышать. Раздраженным шепотом они говорили,
что целомудрие противоречит нашей природе, абсолютно противоположной, и что мы
никогда не жили в браке.
Тем временем я вышел к человеческим существам Доннелейтаи стал
проповедовать им, склоняя к такому же переходу в христианство. Монахи следовали
за мной. Мы созвали все кланы долины.
И на нашей большой площади для собраний, среди камней, сотни
объявляли о своем желании прийти к Христу, а некоторые человеческие создания
даже признались, что они уже приняли христианство, но держали это в тайне,
опасаясь за свою безопасность.
Я был немало потрясен такой новостью, особенно когда узнал,
что несколько человеческих семейств были христианами уже на протяжении трех
поколений. «Вы удивительно похожи на нас, – подумал я, – но сами об
этом не знаете».
Казалось, все были на грани обращения. Основная масса уже
просила священников начать крещение и благословения.
Но одна из влиятельных женщин нашего племени, Жанет – это
имя было распространенным в то время, – стала громко выступать против
меня.
Жанет, так же как и я, родилась в утраченной земле, о чем
упоминала теперь совершенно открыто перед человеческими существами. Разумеется,
они не поняли, что она имеет в виду. Но мы-то знали. И она напомнила мне, что у
нее, как и у меня, нет белых прядей в волосах. Иными словами, мы были мудрыми и
молодыми, мы оба – превосходное сочетание.
У меня был один сын от Жанет, и я истинно любил ее. Я провел
много ночей за любовными играми с ней в постели, не осмеливаясь на
совокупление, конечно, но кормясь из ее круглых маленьких грудей и обмениваясь
всеми видами других искусных ласк, приносивших нам исключительное наслаждение.
Я любил Жанет. Но даже предположить не мог, что она будет
так яростно защищать свои верования.
Теперь она выступила вперед и начала проклинать новую
религию как сплошную ложь и смеяться над ней. Она указала на все слабости в
логических заключениях и их последовательности, а вдобавок рассказала множество
историй, в которых христиане выглядели хвастунами и идиотами. Содержание
Евангелий она объявила невразумительным.
Племя мгновенно раскололось. Споры были настолько жаркими,
что я не мог даже определить, сколько было защитников точки зрения Жанет и
сколько у нее оказалось противников. Последовали яростные словесные перепалки.
И снова у нас начались марафонские дебаты, наблюдая за которыми ни одно
человеческое существо не могло не усмотреть наших существенных различий с
людьми.
Монахи покинули собрание и направились к нашему священному
кругу. Там они освятили землю Христову и молились за нас. Они не смогли в
полной мере понять, в чем состоят расхождения, но знали, что мы не похожи на
других людей.
Наконец грянул великий раскол. Треть Талтосов категорически
отказались принять новую веру и угрожали начать битву с остальными, если мы
попытаемся превратить долину в оплот христианства. Некоторые выказывали великий
ужас перед христианством и борьбой, какая может разразиться между его
сторонниками и противниками. Кому-то оно просто не нравилось, они стремились
сохранить наши собственные обряды и не хотели жить в целомудрии и покаянии.
Большинство хотело обращения, и мы не желали покидать наши
старые жилища, то есть оставить долину и уйти куда-то в другие места. Мне
самому такая возможность представлялась немыслимой. Я был здесь правителем.
И подобно многим языческим королям, я ожидал, что мой народ
безропотно последует за мной в мою веру.
