Я был ошеломлен. Как мог священник, верующий во Христа,
затеять войну, в которой погибли три тысячи человек?! Почему сыновья королей
безропотно принимают наказания плетьми за обычные проступки? Но в этом-то и
заключалось могущество веры, ее пленительная логика.
Я решил направиться с Нинианом и двумя своими недавно
родившимися сыновьями на Айону. Разумеется, мы сохраняли обличье человеческих
существ. У Ниниана не возникло никаких подозрений на наш счет.
Прибыв на Айону, я был сразу очарован самим монастырем и
личностью Колумбы.
Остров, поросший лесом и зеленью, с прекрасными видами,
открывающимися со скал, показался мне великолепным. Просторная морская гладь и
прозрачность воды мгновенно умиротворяли душу.
Удивительное спокойствие снизошло на меня. Я почувствовал
себя так, словно снова обрел утраченную землю, только теперь там превалировали
настроения покаяния и аскезы и в то же время во всем ощущалась гармония, вера в
абсолютную благостность существования.
Монастырь был кельтским и вовсе не походил на монастыри
бенедиктинцев, которые позже распространились по всей Европе. Монастырскую
территорию окружала высокая стена, что делало его практически неприступной
крепостью. Монахи жили в маленьких скромных хижинах, многие из которых были
внутри не более десяти футов в ширину. Церковь – скромное деревянное строение –
отнюдь не производила впечатления величественного храма.
Никогда прежде не приходилось мне видеть подобное сооружение,
находящееся в столь тесной гармонии с окружающей природой. В этом месте можно
было слушать в тишине пение птиц, гулять, размышлять, молиться, беседовать с
обаятельным, дружелюбным и воистину любезным Колумбой. В жилах этого человека
текла королевская кровь. Я тоже уже давно был королем. Наши владения
располагались в северных частях Ирландии и Шотландии. Мы понимали друг друга, и
этот святой человек находил во мне нечто привлекательное: искренность Талтосов,
глуповатую, с точки зрения многих, привычку сразу же переходить к сути дела,
несколько чрезмерную восторженность.
Колумба вскоре признался мне, что суровая монастырская жизнь
и умерщвление плоти были ключевыми аспектами христианской любви. Эта любовь не
имела ничего общего с чувственностью. Она возносила человека духовно и никак не
была связана с любовью плотской.
Великий монах мечтал обратить в свою веру все наше племя,
мой клан. Он страстно желал видеть во мне священнослужителя, наставляющего
соплеменников на путь истинный.
«Но ты даже не представляешь того, о чем говоришь», –
возразил я, а затем, связав его клятвой неразглашения исповеди, то есть вечной
конфиденциальности, поведал историю своей долгой жизни. Я раскрыл тайну
чудодейственного ритуала нашего рождения и рассказал о том, что многие Талтосы
могут жить бесконечно и сохранять вечную молодость, пока несчастный случай или
какое-либо страшное бедствие не уничтожит кого-либо из нас.
Некоторые детали я не стал ему рассказывать. В частности, не
сообщил о том, что когда-то был главным распорядителем великого танцевального
обряда в Стонхендже.
Но обо всем остальном я ему рассказал, даже об утраченной
земле, о том, как мы жили в долине на протяжении многих сотен лет и как,
постепенно сбросив с себя завесу тайны, приняли облик человеческих созданий.
Все это он выслушал с огромным интересом, а затем задал
вопрос, повергший меня в изумление: «Можешь ли ты доказать мне все это?»
Я осознал, что не смогу, ибо единственным способом
доказательства было совокупление одного Талтоса с другим и рождение нового отпрыска.
«Нет, – решительно ответил я. – Но взгляните на
нас более внимательно. Посмотрите на наш рост».
Этот довод он отверг, заявив, что в мире существует
множество высоких людей.
«Люди в течение многих лет знают о вашем клане, –
сказал мне Колумба. – Ты – король Эшлер из Доннелейта, и всем известно,
что ты хороший правитель. Если ты сам веришь в эти истории, это потому, что
дьявол завладел твоим воображением. Забудь о них. Продолжай делать то, чего
хочет от тебя Бог».
«Спросите Ниниана, – настаивал я. – Целое племя
имеет такой рост».
Но он уже давно слышал об очень высоких пиктах, живущих в
горах Шотландии. Похоже, наша хитрость удалась на славу!
«Эшлер, – сказал он, – я не сомневаюсь в твоей
добродетели. Еще раз советую отринуть заблуждения, которые тебе внушает
дьявол».
В конце концов я согласился, но по одной причине. «Не
важно, – думал я, – верит ли Колумба тому, что я рассказал о своем
прошлом. Все, что имеет значение, это распознал ли он во мне душу».
Майкл, тебе известно, что в истории Лэшера есть один крайне
важный момент? Живя во времена Генриха, он хотел верить, что обладает душой, и
не мог смириться с тем, что не может быть священником Божьим, таким же, как
любой человек. Мне понятно это его ужасное, безвыходное положение. Все те, кто
по той или иной причине оказывается, так сказать, чужим среди своих, по-своему
сталкиваются с этой дилеммой. Говорим ли мы о законнорожденности, о душе, о гражданстве,
о братских или сестринских отношениях, мы всегда страстно желаем, чтобы нас
считали воистину самостоятельными личностями, столь же ценными по внутренней
сущности, как и любой другой.
Об этом мечтал и я. И совершил ужасную ошибку, приняв совет
Колумбы. Я забыл, что мое знание было истиной.
Там, на Айоне, я принял христианство. Меня крестили, равно
как и моих сыновей. За этим крещением должно было последовать другое, но для
нас это было уже формальной процедурой. На маленьком острове, свободном от туманов
Высокогорья, мы стали христианскими Талтосами.
Я провел немало дней в монастыре. Я прочел все книги,
которые там были. Я был очарован рисунками и очень скоро научился их
копировать. Конечно, получив официальное разрешение. Я скопировал Псалтирь, потом
Евангелие, поражая монахов своей типично талтосской одержимостью. Я часами
рисовал яркими красками странных зверей. Иногда я сочинял стихи, но монахи
смеялись над ними. Я делал выписки. Я доставлял им удовольствие своими
познаниями в латыни и греческом.
Какое сообщество когда-либо было столь похоже на Талтосов?
Монахи, словно дети, как мне казалось, отказывались целиком от всей концепции
просвещенного взрослого человека, чтобы служить аббату, как своему господину, и
таким образом служить самому Богу, распятому Христу, умершему за них.
Это были счастливые, очень счастливые дни.
