Ветки деревьев с шумом скользили по крыше машины. Он
пригнулся, когда ветка с мокрыми листьями ударила прямо по ветровому стеклу. Он
едва сдерживал крик, видя, как лимузин несется по выбоинам.
– Ты сейчас разбудишь ребенка.
– О ребенке не беспокойтесь: он чувствует себя
прекрасно, доктор, – сказала Мэри-Джейн. Ее юбка сползла вдоль бедер так
низко, что стали видны трусики.
Это была та еще дамочка – ему не надо было объяснять. Он был
абсолютно уверен, что ребенок был ее собственный и она собралась рассказать ему
неописуемо трогательную историю, как его оставили у подножия крыльца возле
дома. Но нет, у ребенка имелась мать где-то на болотах, слава Господу. Он
собирался написать об этом научную статью в медицинский журнал.
– Мы уже почти добрались до места! – выкрикнула
Мэри-Джейн, чуть не врезаясь в заросли бамбука и лихо объехав их справа. –
Теперь вам осталось только донести ребенка до лодки. Договорились?
– Какая еще лодка?! – закричал он.
Но сам знал чертовски хорошо, о какой лодке шла речь. Все
рассказывали ему об этом старом доме, уверяя, что стоит доехать до пристани
Фонтевро, только чтобы посмотреть на него. Трудно поверить, что он еще стоит:
так покосилось его западное крыло. А еще труднее поверить, что этот клан все
еще настаивает на том, чтобы жить там! Мэри-Джейн Мэйфейр убирала мусор возле
местного дешевого супермаркета в течение последних шести месяцев и пыталась
привести в порядок жилье для себя и прабабки. Все знали об этом и каждый день
видели, как Мэри-Джейн в коротеньких белых шортах и тенниске направляется в
город.
Однако доктор должен был признать, что даже в своей ужасной
ковбойской шляпе она была прелестная девочка. У нее были самые высокие острые
грудки, которые он когда-либо видел, и губы цвета баббл-гам.
– Эй, надеюсь, ты не напоила малыша виски, чтобы его
утихомирить, не так ли? – спросил он.
Крошечный усталый малыш мирно похрапывал, выдувая большой
пузырь розовыми губками. Бедный мальчик! Он должен расти в таком месте! И
Мэри-Джейн даже не дала осмотреть ребенка, сказав, что бабушка уже сделала это.
Бабушка, ну как же!
Лимузин остановился. Дождь лил как из ведра. Он едва успел
рассмотреть, как выглядит дом, и увидеть огромные, похожие на вееры, листья
зеленых пальметто. Но наверху, слава богу, горел электрический свет. А ведь
кто-то говорил ему, что у них нет никакого освещения.
– Я побегу и найду для вас зонт.
Мэри-Джейн с шумом захлопнула за собой дверцу машины, прежде
чем он успел сказать, что может и подождать, пока стихнет дождь. Вскоре дверца
распахнулась, и ему не оставалось ничего иного, кроме как подхватить ящик для
льда – как колыбельку.
– Вот, положите наверх полотенце, а то паренек
промокнет! – сказала Мэри-Джейн. – А теперь бегите к лодке.
– Уж лучше я пройду шагом, – сказал он. –
Если вы будете столь любезны указать путь, мисс Мэйфейр.
– Смотрите, чтобы он не вывалился.
– Я вас умоляю! Я принимал роды в Пикаюне, штат
Миссисипи, тридцать восемь лет, пока не очутился в этом забытом богом городишке.
«И как меня угораздило здесь очутиться?» – подумал он про
себя.
Этот вопрос доктор задавал себе, наверное, уже тысячи раз,
особенно в те минуты, когда его новой маленькой женушки, Эйлин, родившейся и
выросшей в Наполеонвилле, не было поблизости, чтобы напоминать ему об истинной
причине переезда.
Боже праведный, это была большая тяжелая лодка из алюминия,
и в ней не видно было и следа мотора! Но неподалеку стоял дом, все
точно, – нечто напоминающее цветом плавник. Капители колонн на лестнице
полностью обвиты пурпурной глицинией, поднимающейся вверх до самой балюстрады.
Заросли деревьев были столь густы, что целую минуту доктор оставался почти
сухим. Туннель из зеленых зарослей поднимался вверх, к покосившейся передней
веранде.
«Свет здесь, по крайней мере, есть, прекрасно», –
подумал он с облегчением. Если бы он увидел, что в доме горит только
керосиновая лампа, то наверняка бы рехнулся. Может быть, он уже сходил с ума,
пересекая всю эту помойку, густо заросшую ряской, с ненормальной молодой женщиной
и рискуя утонуть в любую минуту.
«Вот что должно случиться, – говорила Эйлин. –
Однажды утром мы приедем сюда, и здесь не окажется никакого дома, все это – все
целиком – потонет в грязном болоте. Помяни мое слово, это великий грех, если
кто-то так живет».
Неся в одной руке ящик для льда с его молчаливым содержимым,
доктор умудрился вскочить в мелкую лодку и оторопел, увидев на дне два дюйма
воды.
– Лодка вот-вот потонет, ты должна сначала вычерпать
воду.
Его ботинки немедленно заполнились водой, достигшей щиколоток.
Почему он согласился приехать сюда? И Эйлин знала все, до последней
подробности.
– Она не потонет, это всего лишь мелкий дождик, –
успокоила его Мэри-Джейн Мэйфейр, орудуя длинным шестом. – А теперь
держитесь, пожалуйста, и смотрите, как бы не промочить ребенка.
Девчонка исчерпала все его терпение. Где он оказался?! Никто
и никогда не разговаривал с доктором подобным тоном! Новорожденный даже в такую
грозу чувствовал себя под полотенцами превосходно.
Боже милостивый, спаси, они скользили над передней верандой
обветшавшей развалины – прямо в открытую дверь!
– Мой боже, здесь как в пещере, – заявил
он. – Как вообще в нашем мире женщина отважилась рожать в таком месте? Вы
только посмотрите на все это. Вон те книги на верхней полке книжного шкафа –
ведь они прямо над водой!
– Ну и что, там никого не было, когда хлынула
вода, – возразила Мэри-Джейн, напрягаясь и с силой отталкиваясь шестом.
Он слышал звуки… Тонк-тонк – это ударялись друг о друга
половые доски под ними.
– И я думаю, уйма предметов все еще плавает по
гостиной. Кроме того, Мона Мэйфейр не хотела, чтобы ее ребенок появился на свет
здесь, внизу, она родила его наверху. Женщинам вообще не нравится, чтобы их
малыши жили в передних комнатах, даже когда те не залиты водой.
Лодка натолкнулась на ступени и резко дернулась влево, так
что доктор невольно схватился за осклизлые мокрые перила. Он отскочил в сторону
и немедленно притопнул обеими ногами по ступеням, чтобы убедиться, что они не
собираются затонуть прямо под ним.
Теплый поток света шел откуда-то сверху, и он услышал сквозь
шум дождя другой звук, очень быстрый – кликети, кликети, кликети. Доктору был
знаком этот звук. А с ним и женский голос, что-то про себя напевающий. Звучал
голос довольно приятно.
