Другие мужчины и женщины продвигались в Британию – и они
были отвратительны и злобны, словно животные. Мы слышали о них от других
Талтосов. Талтосы убивали их, обороняясь при самозащите. Но эти странные люди,
которые не были Талтосами, оставили после себя горшки, сделанные из хрупкой земли,
расписанные прелестными картинами, и оружие, изготовленное из волшебного камня.
Они оставили после себя также кучку любопытных маленьких созданий, похожих на
обезьянок, однако безволосых и крайне беспомощных, – должно быть, своих
детей.
Постановили, что они все же являются животными, так как, по
нашим представлениям, только животные рождают столь слабо развитое новое
поколение. И даже детеныши животных не рождаются столь беспомощными, как эти
жалкие, мелкие существа.
Но Талтосы сжалились над ними: они стали их кормить молоком
и ухаживать за ними. И в конце концов, услышав о них столь многое, мы купили
пятерых таких крошечных созданий, которые к этому времени уже перестали все
время плакать и начали самостоятельно ходить.
Эти существа прожили недолго. Возможно, лет тридцать пять.
Но за это время они потрясающе изменились: из маленьких изгибающихся розовых
комочков превратились в высоких, сильных созданий и почти сразу же – в
морщинистых иссохших стариков. Настоящие животные – таково было наше мнение, и
я не думаю, что мы относились к этим недоразвитым приматам сколько-нибудь
лучше, чем они – к собакам.
Они не отличались сообразительностью, не понимали нашу
весьма быструю речь. Откровенно говоря, для нас явилось подлинным открытием,
что они могли понимать нас, когда мы говорили медленно, но у них, очевидно, не
было своего собственного языка.
В самом деле, как мы думали, они рождались тупыми, с
меньшими запасами природных знаний, чем птенец или лисенок, и хотя обретали
большие логические способности, оставались навсегда весьма слабыми, маленькими
и покрывались жуткими волосами.
Когда мужчина из нашего племени совокуплялся с какой-нибудь
самкой из них, она умирала из-за кровотечения. Их мужчины вызывали кровотечения
у наших женщин. Они были грубы и, кроме того, неловки.
За столетия мы не раз сталкивались с такими созданиями,
покупали их у других Талтосов, но никогда не видели, чтобы они самостоятельно
формировались в какую-либо организованную силу. Мы полагали, что они безвредны.
По-настоящему мы никак их не называли. Они ничему нас не научили и заставляли
нас кричать от отчаяния, когда мы пытались чему-нибудь научить их.
Как это печально, думали мы, что эти большие животные, столь
похожие на Талтосов, даже прямоходящие и бесхвостые, совсем не имеют разума.
Тем временем наши законы становились все строже. Казнь была
предельным наказанием за неповиновение. Она обрела ритуал, хотя никогда не
превращалась в праздничное зрелище. С нарушившим закон Талтосом расправлялись
нанесением нескольких точных и жестоких ударов по черепу. Дело в том, что череп
Талтоса остается эластичным и упругим еще долго после того, как другие кости в
его теле становятся твердыми. Но череп легко раскалывается, если знать, куда
следует ударить, и мы, к несчастью, научились этому.
Но смерть все еще ужасала нас. Убийство было очень редким
преступлением. Смертная казнь предназначалась только для тех, кто угрожал всему
обществу. Рождение все еще оставалось главной священной церемонией, и когда мы
находили хорошие места для жилья и после длительных споров принимали решение
там поселиться, то сразу же выбирали участки для своих религиозных танцев в
круге и обкладывали эти места камнями для придания им формы – иногда очень,
очень большими камнями, чем мы гордились.
Ах, эти круги камней! Мы стали, хотя сами никогда так не
думали, народом каменных кругов по всей земле.
Когда мы были вынуждены переселяться на другую территорию –
или из-за голода, или потому, что другая группа Талтосов, которых мы не любили
и с которыми никто не хотел жить по соседству, приближалась к нам, то по
сложившемуся обычаю немедленно возводили новый круг. И действительно, диаметр
нашего круга и вес его камней был символом права на владение определенной
площадью, а вид очень большого круга, построенного другими, означал для нас,
что эта земля принадлежит им и мы должны двигаться дальше.
Найдется ли кто-либо достаточно глупый, кто не станет
относиться с уважением к священному кругу? Так вот, такого не оставят в покое и
в мире, пока он не уйдет на другое место. Разумеется, в этом повинна бедность:
это она часто устанавливает подобные правила. Громадная долина на самом деле
позволяет прокормиться лишь нескольким охотникам. Хорошие места на озерах,
реках и на берегах обеспечивали относительно неплохое существование, но ни одно
из них не было раем, ни одно не было таким неисчерпаемым источником тепла и
изобилия, каким помнилась нам утраченная земля.
Против захватчиков или переселенцев были установлены права
на священную защиту. Помнится, я сам вырезал фигурку Доброго Бога – как я
представлял его в своем воображении: одновременно с грудями и пенисом – на
громадном камне в одном из таких кругов в качестве предостережения другим
Талтосам, что они должны уважать наш священный круг и, следовательно, нашу
землю.
Когда из-за столкновения характеров и непонимания
разгоралась настоящая битва, подстегиваемая желанием завладеть определенным
участком земли, захватчики должны были повалить камни тех, кто здесь жил
прежде, и соорудить свой собственный круг.
Когда нас изгоняли, мы были совершенно опустошены, но на
новом месте стремились построить больший круг, производящий еще более сильное
впечатление. Мы отыскивали другие камни, торжественно заявляли, что они будут
такими внушительными и тяжелыми, что никто никогда не сдвинет их с места и даже
не попытается это сделать.
Наши круги свидетельствовали о наших амбициях и простоте
желаний, о радости танца и готовности сражаться и умереть за землю своего
племени.
Наши основные ценности, хотя они и изменились с той поры,
как мы утратили свою землю, каким-то образом узаконили и сделали непременно
обязательными определенные ритуалы. Обязательным законом для всех стало
непременное присутствие при рождении нового Талтоса. Также было установлено,
что ни одна женщина не должна рожать более чем дважды. Возведен был в закон и
обычай глубокого почитания акта деторождения. Каждый такой акт непременно
сопровождался проявлением чувственности, и на праздниках нередко возникала
сексуальная эйфория.
