Теперь вы имеете представление о том мире, в котором я
родился. Наш мир был миром гармонии и истинного счастья, это был мир великого
таинства и множества менее значительных, но столь же удивительных вещей.
То был рай. И никогда не родился ни один Талтос (независимо
от того, сколько человеческой крови, портящей его родословную, бежит по его
жилам), который бы не помнил утраченную землю и время гармонии. Не было ни
одного такого среди нас.
Лэшер почти наверняка помнил это. Эмалет почти наверняка
помнила это.
История рая записана в нашей крови. Мы видим его, мы слышим
пение его птиц, мы ощущаем тепло его вулканических источников. Мы помним вкус
его плодов; мы можем возвысить свои голоса и пропеть его песни. И потому мы
знаем то, во что люди могут только верить: что рай вернется снова.
Прежде чем мы перейдем к катаклизму и к земле зимы,
позвольте мне сказать еще кое о чем.
Я верю в то, что плохие люди были и среди нас, те, кто
совершал насилие. Я думаю, что такие были. Были и такие, которые, возможно,
убивали, и те, которые были убиты. Я уверен, что все это было именно так. Так и
должно было быть. Но никто не хотел говорить об этом! Они не сохраняли такие
события в наших историях! А потому у нас нет сведений о кровавых инцидентах,
изнасилованиях, борьбе одних групп против других. И великого ужаса перед злом,
которое победило.
Не знаю, как выделилось правосудие. Я не знаю. У нас не было
вождей в прямом смысле, и потому всем управляло собрание мудрых – людей,
собиравшихся вместе и образовывавших свободную элиту, к которой мы, как
говорится, могли взывать.
Другая причина моей уверенности в том, что случаи насилия
могли иметь место, состоит в том, что у нас выработались определенные концепции
Бога Доброго и Бога Злого. Разумеется, Добрый Бог (или Богиня – эти божества не
разделялись по половому принципу) дал нам землю, наши средства к существованию
и наши удовольствия. А Злой Бог сделал землю ужасной и гибельно холодной. Злой
испытывал удовольствие от несчастных случаев, убивавших Талтосов, и время от
времени вселялся в Талтосов, но это случалось действительно редко!
Если и существовали мифы и сказания, относившиеся к этой
довольно туманной религии, я никогда ничего о них не слышал. Наши богослужения
никогда не включали ни кровавых жертв, ни мольбы об умиротворении. Мы устраивали
празднования в честь Доброго Бога и славили его в песнях и стихах – и всегда с
танцами в кругах. Когда мы танцевали, когда мы рождали детей, мы становились
ближе к Доброму Богу.
Многие из этих старых песен до сих пор возвращаются ко мне.
Время от времени ранними вечерами я спускаюсь в центр города и гуляю по улицам
Нью-Йорка, одинокий среди толпы. Я пою все песни, которые слышал тогда,
декламирую стихи, запомнившиеся с тех времен, и чувство утраченной земли
возвращается ко мне: звуки барабанов и труб и видение мужчин и женщин,
танцующих в круге. Вы можете делать это в Нью-Йорке – никто не обратит на вас
здесь внимания. Это действительно забавляет меня.
Иногда прохожие в Нью-Йорке поют про себя, или громко
бормочут, или болтают, иногда, проходя мимо, заговаривают со мной, что-то
напевают, а затем словно уплывают прочь. Другими словами, меня принимают за
своего сумасшедшие Нью-Йорка. И хотя мы все одиноки в сумрачном мире города,
пение сближает нас друг с другом, пусть даже на те несколько мгновений.
Впоследствии я выхожу из своей машины и раздаю свои пальто и
шерстяные шарфы тем, кто в них нуждается. Иногда я поручаю своему слуге Реммику
сделать это. Очень часто мы позволяем бездомным провести ночь в вестибюле моего
дома, кормим их и предоставляем им постель. Но если вдруг один из них затевает
драку с другим – а иногда в ход идет даже нож, – то им приходится выйти
прочь, снова на снег.
Ах, но это приводит меня к мысли о другой опасности,
существовавшей во время нашей жизни в потерянной земле. Как могу я забыть об
этом? Всегда существовали Талтосы, завороженные музыкой и оказавшиеся не в
силах освободиться от ее чар. Они могли быть захвачены музыкой других, так что
тем приходилось прекращать пение, чтобы освободить их. Они могли быть
заворожены собственной песней и петь ее, пока не падали замертво. Они могли
танцевать, пока не падали замертво.
Я сам часто попадал под колдовское очарование пения, танцев
и сочинения стихов, но мне всегда удавалось пробудиться вовремя: или музыка
подходила к своему торжественному концу, или, возможно, я сильно уставал или
терял рифму. Как бы то ни было, я никогда не оказывался перед лицом гибели.
Равно как и многие мне подобные. Но имели место и смертные случаи.
Каждый сознавал, что Талтос, умирающий в танце или при
пении, уходит к Доброму Богу.
Но никто не говорил много по этому поводу. Смерть –
неподходящая тема для разговора у Талтосов. Все неприятные вещи должны быть
забыты. Это один из наших основных идеалов.
Ко времени катаклизма я прожил долгое время. Но я не знаю,
как можно его измерить. Позвольте мне оценить его промежутком от двадцати до
тридцати лет.
Катаклизм должен быть полностью отнесен к природным
явлениям. Позже рассказывались истории о римских солдатах или пиктах, изгнавших
нас с родного острова. Ничего подобного не происходило вообще. В утраченной
земле мы ни разу не видели ни одного человеческого существа. Мы не имели
представления ни о каком другом народе. Мы знали только самих себя.
Могучий сдвиг земли заставил задрожать нашу страну, и она
стала разваливаться на части. Это началось с отдаленного грохотания и с облаков
пыли, покрывших всю землю. Гейзеры стали обжигать людей. Озера стали такими
горячими, что пить воду из них не представлялось возможным. Земля стонала и
день и ночь.
Многие Талтосы погибли. Рыба в наших озерах была мертва, и
птицы покинули наши скалы. Мужчины и женщины разбегались во все стороны,
стремясь отыскать места, где поверхность оставалась спокойной, но они не
находили таких мест, и некоторые побежали обратно.
Наконец, после бесчисленных смертей, все племя принялось
строить плоты, лодки, выдалбливать челноки, предпринимать все возможное, чтобы
совершить переход на землю зимы. Другого выбора у нас не было. Обитатели нашей
земли пребывали в полном смятении, и оно нарастало с каждым днем.
Я не знаю, сколько нас осталось. Я не знаю, скольким удалось
спастись. Все дни и ночи люди строили лодки и уходили в море. Умные помогали
глупым – это был признак, по которому мы отделяли старых от молодых, – и
примерно на десятый день, как помнится, я отплыл вместе с двумя своими
дочерьми, двумя мужчинами, которых любил, и одной женщиной.
И это случилось, когда мы уже были в стране зимы… Однажды
днем я увидел, что моя родная земля, моя родина, где началась подлинная история
моего народа, погрузилась в морскую пучину.
