Барабаны гремели, и начинались танцы. Если была ночь, то
зажигали факелы. А пары обнимались и затевали любовные игры между собой столь
долго, сколь только могли, пока не наступал ответственный момент. Это был
медленный праздник. Если он продолжался около часа, это было прелестно. Если он
длился два часа, то достигал своей вершины. Многие не могли продолжать его
более получаса. Как бы то ни было, наступал момент осуществления брачных
отношений. Процесс мог продолжаться поразительный промежуток времени. Как
долго? Я не могу сказать, не знаю. Думаю, дольше, чем люди или Талтосы,
рожденные от людей, могут выдержать. Возможно, час, а возможно, и более.
Когда последняя пара отстранялась друг от друга, это
происходило потому, что должен был родиться новый Талтос. На теле матери
появлялась болезненная выпуклость. Отец пытался помочь вытащить неуклюжего,
длинного ребенка из тела матери, согреть его своими руками и поднести к груди
женщины.
Все подтягивались ближе, чтобы полюбоваться чудо-ребенком,
длина которого достигала, возможно, от шестидесяти до девяноста сантиметров. Он
был очень хрупким и отличался утонченным сложением, и его легко можно было
сломать, если обращаться недостаточно осторожно. Он сразу же начинал удлиняться
и расширяться. И в следующие пятнадцать минут или менее он мог достичь своего
окончательного великолепного роста. Его волосы отрастали до полной длины,
пальцы вытягивались, и нежные кости тела, такие гибкие и сильные, становились
прочным скелетом. Голова вырастала в три раза по сравнению с размерами, которые
имела при рождении.
Мать после этого оставалась неподвижной и погружалась в
глубокий, но чуткий материнский сон. Но бывало и так, что дитя разговаривало с
матерью, а она рассказывала ему что-то и пела, хотя всегда чувствовала себя как
хмельная. Она формировала у малыша первые воспоминания, которые оставались в
его памяти на всю жизнь.
И тем не менее мы помним не все.
Мы весьма склонны к забывчивости, и потому «сказать» для нас
должно быть равнозначным «запомнить». Сказать – значит запомнить или
запечатлеть. Рассказать – значит бороться против ужасающего одиночества
забывчивости, отвратительного невежества и печали. Или так мы думаем.
Эти отпрыски, мальчики или девочки – а чаще это были
девочки, вызывавшие у нас огромную радость, – значат для нас больше, чем
просто рождение еще одного существа. Их появление свидетельствует о том, что
жизнь племени благополучна и будет продолжаться.
Разумеется, мы никогда и не сомневались в этом, но всегда
существовали легенды, что наступят времена, когда совокупляться будут женщины,
отчего у них или будет рождаться карликовое потомство, или не будет рождаться
вообще никого, и что племя сократится всего до нескольких человек. Время от времени
чума приводила к стерилизации женщин, а иногда и мужчин тоже.
Детей очень любили, о них заботились оба родителя, хотя,
если рождалась дочь, на некоторое время ее могли отправить в такое место, где
жили только женщины. В общем, потомство как бы воплощало любовную связь между
мужчиной и женщиной. Они не стремились любить друг друга каким-нибудь тайным
способом. Вынашивание ребенка было естественным периодом любви. У нас не
существовало концепции брака, или моногамии, или необходимости сохранения
верности на протяжении всей жизни только одной женщине. Наоборот, такое
поведение нам представлялось неправильным, опасным и к тому же попросту глупым.
Иногда такое все же случалось. Я не сомневаюсь. Мужчина и
женщина так преданно любили друг друга, что расставание было для них немыслимо.
Но сам я не помню ни одного такого случая. Ничто не могло помешать тому, чтобы
Талтос встречался с любой женщиной или с любым мужчиной, а любовь и дружба не
были чувствами романтическими, но были чистыми.
Существует множество аспектов нашей жизни, которые я могу
описать: различные виды песен, которые мы пели, природу наших споров, ибо они
имели различные структуры, типы логики, распространенные у нас, которые вам
показались бы абсурдными, как и типы ужасающих ошибок и промахов, неизбежно
совершавшихся юными Талтосами. У нас на острове жили маленькие млекопитающие,
очень похожие на обезьян, но нам никогда не приходило в голову охотиться на них
или жарить их и съедать. Такая идея воспринималась как отвратительная,
выходящая за границы терпимости.
Я мог бы рассказать о типах жилищ, которые мы строили, ибо
их было много, и о видах скромных украшений, которые мы носили, – нам не
нравилась одежда, вернее, мы не нуждались в ней, и никто не хотел надевать
что-то грязное прямо на кожу. Я мог бы описать наши лодки, объяснить, какими
ненадежными они были, и тысячи подобных вещей.
Случалось, что некоторые из нас тайно подсматривали за
женщинами – только для того, чтобы увидеть их ласкающими друг друга. Когда
женщины обнаруживали таких соглядатаев, то настаивали, чтобы они убирались
прочь. В наших скалах, гротах, пещерах, маленьких нишах вблизи кипящих гейзеров
было много укромных мест, превратившихся в истинные убежища для любовных утех
мужчин с женщинами, а также для мужчин с мужчинами и женщин с женщинами.
Нас никогда не одолевала скука в этом раю. Было слишком
много дел, которые следовало выполнить. Одни могли часами играть на побережье,
даже плавать, если находились такие смельчаки. Можно было собирать яйца,
фрукты, петь и танцевать. Художники и музыканты отличались особым трудолюбием,
как мне представляется, а еще у нас были строители лодок и жилищ.
Имелись огромные возможности для развития умственных
способностей. Я считался весьма умным. Я замечал закономерности, которые не
были доступны для других, – например, что некоторые моллюски в теплых
водоемах растут быстрее, когда над ними сияет солнце, и что некоторые грибы
развиваются лучше в темные дни. А еще мне нравилось изобретать устройства –
такие, например, как простые подъемники из виноградных лоз и плетенных из
прутьев корзин, посредством которых можно было спускать фрукты с вершин
деревьев.
Но как ни восхищались моими изобретениями люди, они столь же
часто смеялись надо мной. Считалось, что в изготовлении таких вещей не было
никакой необходимости.
Никто не занимался тяжелой, нудной работой – это было
неслыханно. Каждый день начинался с несметного количества различных
возможностей. Никто не сомневался в высшей добродетели удовольствия.
Боль считалась злом.
Вот почему деторождение вызывало такое уважение и такую
осмотрительность у всех нас, ведь она влекла за собой боль у женщин.
Естественно, не возникало и мысли о том, что женщина-Талтос может быть рабыней
мужчины. Часто она оказывалась не менее сильной, чем мужчина, имела такие же
длинные и столь же гибкие руки. Гормоны в ее организме формировали совершенно
иной эмоциональный склад.
И рождение, включающее как наслаждение, так и боль, было
самым значительным таинством для всех живущих. Действительно, оно было
величайшей мистерией наших жизней.
