Истории следовало рассказывать свободным стихом или петь как
песни, а иногда их просто изливали на слушателей как поток образов и рифм,
избыточно украшая, где только можно, фрагментами мелодий, сопровождая взрывами
смеха. Рассказ должен быть всегда наполнен радостью… Рассказ великолепен,
рассказ отражает духовную сторону жизни.
Материальная сторона жизни? Я не уверен в том, что она
существовала в прямом смысле. У нас не было собственности, за исключением,
возможно, музыкальных инструментов или красок для рисования. Но даже этими
вещами мы делились весьма охотно.
Все было просто.
Время от времени на берег выбрасывало кита, и, когда мясо
сгнивало, мы вытаскивали кости и делали из них различные поделки. Но для нас
это были просто игрушки. Копание в песке доставляло удовольствие, найденные
обломки скал с восторгом швыряли вниз – это тоже было отменным развлечением.
Даже вырезание острым камнем или другой костью узоров на кости – независимо от
их сложности – тоже доставляло удовольствие.
Но умение хорошо рассказать историю… О, это требовало
общепризнанного таланта и хорошей памяти, хранившей не только то, что произошло
с кем-то конкретным, но и воспоминания многих и многих поколений. И конечно же,
рассказчик должен был обладать соответствующим даром.
Вы понимаете, к чему я вас подвожу? Наши предположения о
жизни и смерти основывались на этих особенных условиях и представлениях.
Послушание было естественным для Талтоса. Быть терпимым также, очевидно,
считалось естественным. Бунтовщики, равно как и фантазеры, встречались крайне
редко, пока человеческая кровь не стала смешиваться с нашей.
У нас было очень немного беловолосых женщин – возможно, одна
на двадцать мужчин. И эти женщины пользовались популярностью, ибо с годами их источники
пересыхали, как у Тессы, и они утрачивали способность к деторождению, хоть и с
готовностью отдавались мужчинам.
Необходимо отметить, что основной причиной смерти у женщин
было деторождение, хотя в те времена мы никогда так не говорили. Оно ослабляло
женщин, и, если женщина не умирала сразу после рождения четвертого или пятого
ребенка, она почти всегда после этого засыпала, и долгий сон постепенно
переходил в смертельный. Многие женщины не стремились к продолжению рода вообще
или рожали всего единожды. Рождение всегда непременно следовало за подлинным
соитием пары истинных Талтосов. И только гораздо позже, когда мы смешались с
людьми, женщины, подобно Тессе, истощали свои силы, теряя кровь все чаще и
чаще. Но Талтосы, родившиеся в результате смешения с людьми, имели множество
особенностей, совершенно отличавших их, о чем я в свое время расскажу подробно.
И кто знает, кроме самой Тессы, что она не имела отпрысков? Вполне возможно,
что они у нее были.
Вообще говоря, рождение ребенка – это нечто, к чему стремится
сама женщина. Но только в течение очень короткого периода после того, как
родилась сама. Мужчины хотят заниматься этим всегда, потому что это приносит им
удовольствие. Но тот, кто думает о совокуплении и знает, что ребенок, который
родится от этого, будет столь же высокий, как его собственная мать, или выше,
не станет делать это только ради развлечения.
Только для удовольствия женщина могла заниматься любовью с
другой женщиной, для чего существовало множество способов. Так и мужчина мог
заниматься этим с другим мужчиной или с беловолосой красавицей, которая стала
свободной для удовольствия. Или мужчина, которого окружали несколько юных
девственниц, страстно жаждавших родить ему ребенка. Наслаждение было возможно,
когда случайно удавалось встретить женщину, способную родить шестерых-семерых
детей без ущерба своему здоровью, или молодую женщину, которая по неизвестным
причинам вообще не могла выносить ребенка. Кормление грудью доставляло женщинам
исключительное удовольствие, было даже принято специально для этой цели
собираться в группы. О, это было великолепно! Женщины, позволявшие сосать свои
груди, часто приходили в состояние чувственного транса. На самом деле, поступая
таким образом, они могли получать наиболее полное удовлетворение, вряд ли сравнимое
с любым другим сладострастным контактом.
Я не помню насилия; не помню ни одной казни; не помню
раздоров, которые бы длились слишком долго.
Я помню жалобы, споры и длительные разговоры по этому
поводу, и даже несколько ссор, возникавших на почве ревности, – но всегда
это происходило только на словесном уровне.
Я не помню случаев вспыльчивого поведения и проявлений
жестокости. Я не помню каких-либо поступков, которые можно было бы объяснить
дурным воспитанием… Ведь все мы рождались со знанием определенных концепций
кротости и порядочности, с пониманием ценности обретенного счастья, с
неугасимой любовью к удовольствиям и с желанием доставить такое же удовольствие
другим во имя счастливого существования всего племени.
Мужчины влюблялись в женщин – и наоборот. Они могли
проводить за разговорами дни и ночи – и в конце концов принимали решение о
совокуплении. Правда, некие аргументы могли воспрепятствовать этому событию.
Женщин рождалось больше, чем мужчин. Или так, по крайней мере, считалось. Но
никто на самом деле этого не проверял. Я думаю, что рождалось больше женщин, но
они умирали гораздо чаще; судя по всему, это обстоятельство и послужило одной
из причин чрезвычайно бережного обращения мужчин с женщинами. Женщины, в свою
очередь, предоставляли в их распоряжение свои тела. Простых женщин холили и
лелеяли, потому что они всегда были веселы, радовались жизни и не боялись
рожать детей. В общем и целом женщины были по-детски непосредственны, чисты и
искренни, а мужчины в большинстве своем простодушны.
Смерти в результате несчастных случаев происходили
постоянно, а после них следовало церемониальное совокупление и таким образом
замена умершего. Во времена чумы совершались многочисленные торжественные
совокупления: так племя пыталось восполнить трагические потери.
Недостатка людей не ощущалось. Но и перенаселенности не
было. Никогда люди не ссорились из-за фруктов, яиц или скота. Всего было
слишком много. Было тепло, комфортно, и столько было приятных занятий!
Это был рай. Эдем. Это было золотое время, о котором так
много говорят люди, время до того, как боги разгневались, время, когда Адам еще
не вкусил запретного яблока, время благословенное и время изобилия.
Единственное, что осталось от того времени, – это мои воспоминания. Я
видел все. Я был там.
Я не помню существования какой-либо концепции законов.
Я помню ритуалы – танцы, песни, круговые хороводы, когда
внешний круг двигался в направлении, противоположном движению соседнего,
внутреннего. И я помню мужчин и женщин, умевших играть на трубах, барабанах и даже
на струнных арфах, которые были тогда малы и изготавливались из раковин. Я
помню себя и моих товарищей, несущих факелы вдоль самых опасных утесов только
для того, чтобы убедиться, что мы способны на это и не свалимся с такой высоты.
