Вниз, вниз, сквозь болота, боль становилась все круче и
круче. Боже, не удивительно, что женщины ненавидят это! Без шуток. Это
кошмарно. Господи, помоги мне!
– Господи, Иисус Христос, Мэри-Джейн, – кричала
бабушка. – Это ходячий ребенок!
– Бабушка, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее.
Бабушка, ты знаешь, что это такое?
– Ходячий ребенок, дитя мое. Я слышала о них всю свою
жизнь, но никогда не видела ни одного. Иисус, дитя. Когда там, на болотах, у
Иды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, говорят, что он стал выше своей
матери, как только вышел из нее, и прадед Тобиас пришел туда и разрубил его на
куски топором, в то время как мать лежала тут же в постели и кричала! Неужели
ты никогда не слышала о ходячих новорожденных, дитя мое? На Сан-Доминго их
сжигали!
– Нет, только не этого ребенка, – рыдала Мона.
Она блуждала в темноте, пытаясь открыть глаза. Боже
праведный, какая боль! И внезапно маленькая липкая рука поймала ее за руку. «Не
умирай, мама».
– Ох! Богородица, Дево, радуйся, – произнесла
бабушка, и Мэри-Джейн повторила ту же молитву, отставая только на строчку, как
магнитофонная лента… – Благословенна в женах и благословенна будь…
– Посмотри на меня, мама! – Шепот раздавался прямо
в ее ухе. – Посмотри на меня! Ты нужна мне, помоги мне вырасти большой,
большой, большой…
– Вырасти большой! – вскрикнули обе женщины, но их
голоса слышались откуда-то издали. – Расти большой! Богородица, Дево,
радуйся, помоги ей вырасти большой.
Мона смеялась! Вот и хорошо, Матерь Божья, помоги моему
ходячему ребенку!
Но она падала вниз, сквозь деревья, целую вечность, и совершенно
неожиданно кто-то схватил ее за обе руки. Мона посмотрела сквозь сверкающий
зеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Свое собственное лицо,
белое, с небольшой россыпью веснушек и такими же зелеными глазами, и свои рыжие
волосы. Была ли это она сама, оказавшаяся внизу, чтобы остановить падение,
чтобы спасти самое себя? Это была ее собственная улыбка!
– Нет, мама, это я. – Две руки сжали ее
пальцы. – Посмотри на меня. Это Морриган.
Медленно она открыла глаза. У нее перехватило дыхание. Она
хватала ртом воздух, пытаясь дышать, пытаясь сопротивляться силе тяжести,
пытаясь поднять голову, добраться до своих великолепных рыжих волос, подняться
достаточно высоко, чтобы… только удержать ее лицо и… поцеловать ее.
Глава 24
Когда Роуан проснулась, шел снег. Она была в длинном
хлопчатом халате, который ей дали, – что-то очень толстое, для
нью-йоркских зим. В спальне, совершенно белоснежной, было очень тихо. Майкл
спал крепко, уткнувшись лицом в подушку.
Эш работал у себя в кабинете, внизу. Так он сказал ей. А
может быть, закончив дела, также пошел спать.
Она ничего не слышала в этой мраморной комнате под спокойным
снежным нью-йоркским небом. Она стояла у окна, глядя на пасмурные небеса и на
то, как становились видимыми снежные хлопья, летящие, маленькие, но отчетливые,
и тяжело падали на крыши окружающих зданий и на подоконник у окна, шаловливыми
порывами ударяя по стеклам.
Она проспала шесть часов. Этого было вполне достаточно.
Роуан одевалась, стараясь производить как можно меньше шума.
Она выбрала простое черное платье, которое обнаружила в чемодане, – еще
одна новая и дорогостоящая одежда, купленная другой женщиной, возможно более
экстравагантная, чем любая другая, купленная самой Роуан. Жемчугаи жемчуга
Туфли, зашнуровывающиеся выше подъема, но на опасно высоких каблуках Черные
чулки. Немного косметики.
Затем она прошла через тихие коридоры. Нажала на кнопку,
отмеченную буквой М. Ей сказали, что там можно увидеть кукол.
Куклы. Что она знала о куклах? В детстве они были ее тайной
любовью, в которой она всегда стыдилась признаться Элли и Грэму или даже своим
друзьям. Обычно она просила в подарок на Рождество набор химикалий, или новую
теннисную ракетку, или новые компоненты для любимой стереосистемы, которая
находилась в ее комнате.
Ветер завывал в вентиляционной шахте, словно в дымовой
трубе. Ей нравился этот звук.
Двери лифта мягко раздвинулись, открыв кабину, стены которой
были покрыты деревянными панелями и изысканно украшены зеркалами. Отделку
кабины она едва запомнила этим утром, когда они прибыли перед рассветом. Они
уехали на рассвете. Они вернулись на рассвете. Им возвратили шесть часов.
Теперь для ее тела уже наступил вечер, и она это почувствовала по его
готовности встретить ночь.
Она шла по окутанному тишиной зданию, прислушиваясь к городскому
шуму, доносившемуся снаружи, ощущая, насколько невыносим он был для нее,
задаваясь вопросом, нравится ли он Эшу.
Вначале должны быть куклы, которых она не помнила. Неужели
все покупали их для своих девочек? Возможно, нет. Возможно, ее приемная мать знала
о куклах-ведьмах в сундуке на чердаке, изготовленных из настоящих волос и
костей. Может быть, она знала, что там хранились такие куклы для каждой
мэйфейрской ведьмы прошлых лет. Может быть, куклы вызывали у Элли дрожь. А
встречались люди, которые вне зависимости от воспитания, вкусов или религиозных
убеждений попросту их боялись. Боялась ли она кукол?
Двери отворились. Ее глаза устремились на стеклянные
витрины, медные крепления, такие же, как и везде, чистые и сверкающие мраморные
полы. Медная дощечка на стене просто сообщала: «ЧАСТНОЕ СОБРАНИЕ».
Она вышла, позволив дверям с шумом закрыться за нею,
осознавая, что находится в громадной, великолепно освещенной комнате.
Куклы. Куда бы она ни взглянула, она видела их уставившиеся
в пространство стеклянные глаза, их безупречные лица, их полуоткрытые ротики,
выражающие искреннее и нежное восхищение.
В громадной стеклянной витрине прямо перед ней стояла кукла
примерно трех футов ростом, изготовленная из бисквита, с длинными косами из
мохера и в платье, прекрасно скроенном из слегка выцветшего шелка. Это была
французская красотка рождения 1888 года, созданная, о чем сообщалось на
маленькой карточке внизу, Казимиром Бру – возможно, величайшим кукольником
мира.
Кукла производила потрясающее впечатление независимо от
того, нравилась она или нет. Синие глаза, яркие и излучающие свет, имели
совершенную миндалевидную форму. Фарфоровые руки бледно-розового цвета были так
искусно вылеплены, что, казалось, они вот-вот начнут двигаться. Но все же,
конечно, именно кукольное лицо своим выражением столь привлекло внимание Роуан.
Изысканно прорисованные брови слегка отличались одна от другой, придавая
живость взгляду. Он казался любопытным, невинным и задумчивым.
