Мона схватила Мэри-Джейн за руку, встала на ноги и уверенно
ступила на мягкую землю, перемешанную с сияющим белым ракушечником. Они вышли
на пирс, в полную тьму.
– Прекрати болтать чепуху, Мэри-Джейн, но я дам тебе
тему, над которой тебе следовало бы задуматься, просто на всякий случай, если
такое произойдет, – сказала Мона. Она попыталась поднять с пола пакет с
едой, но не смогла наклониться так низко.
Мэри-Джейн только что зажгла фонарь. Она повернулась, свет
попал ей в глаза, и лицо сделалось мертвенно-бледным. Фонарь осветил старую
хижину в нескольких шагах от обветшавшего причала и свисавшие лохмотья мха на
казавшихся мертвыми ветвях деревьев.
– Боже, сколько всякой нечисти летает здесь в темноте!
– Мона Мэйфейр, у тебя скулы прямо торчат из
лица! – сказала Мэри-Джейн. – Клянусь Богом, я вижу твои зубы сквозь
кожу!
– Ох, прекрати сейчас же, ты сходишь с ума. Это свет
такой. Ты сама выглядишь как привидение.
Но Мона действительно чувствовала себя кошмарно: общая
слабость, боль во всем теле, даже ступни ног ломило.
– А какого цвета стала твоя кожа! Боже, ты выглядишь
так, будто утонула в ванне из молока или магнезии.
– Я в полном порядке. Просто мне не поднять с пола эти
продукты.
– Я подниму все это. Ты обопрись о дерево и передохни.
Помнишь, я тебе о нем рассказывала: кипарисовое дерево, самое старое в этих
местах? Видишь, там раньше был маленький пруд. Туда семья ходила кататься на
лодке. Вот, возьми фонарь, ручка не нагревается.
– Он выглядит опасным. В вестернах они всегда швыряют
такой фонарь в амбар, в который героя заманивают негодяи. Фонарь разбивается, и
в амбаре непременно разгорается пожар. Мне эта идея не нравится.
– Ну ладно, никто не собирается устраивать здесь
пожар, – крикнула Мэри-Джейн через плечо, передвигая один за другим мешки
с продуктами и швыряя их с шумом на ракушки. – А кроме того, там нет
никакого сена, а если бы и было, так давно бы отсырело.
Огни фар машины освещали болото, прорезая бесконечный лес
стволов, толстых и тонких, разломанных пальмовых веток и иззубренных банановых
деревьев. Вода дышала, вздыхала и капала снова, вздымая застоявшуюся вонь, и
вновь становилась недвижной.
– Боже, какое жуткое место, – прошептала Мона, но,
как ни странно, ей здесь нравилось. Ей нравилась даже прохлада в воздухе,
томная и мягкая, нетревожимая слабым ветерком, но тем не менее колеблющаяся –
возможно, из-за воды.
Мэри-Джейн свалила на землю тяжелый ящик со льдом.
– Нет, смотри на другую сторону, когда я сяду в машину
и стану разворачиваться. Смотри туда, где мерцают огни, – и увидишь
Фонтевро!
Дверца захлопнулась, колеса развернулись на гравии.
Громадная машина повернула направо, и свет фар заскользил по
тщедушным призрачным деревьям… И вдруг она увидела их: огромные,
высвечивающиеся в этом кошмарном свете остроконечные окна аттика, сверкающие и
мигающие отражавшимися в них огнями машины.
Ночь становилась все темнее, но Мона по-прежнему видела
громадину дома на фоне неба. Впечатление было такое, что дом вот-вот упадет.
Она почти закричала, хотя не была уверена почему. Они не
могли выстроить подобный дом, настолько наклонившийся, дом-калеку. Дом под
водой – одно дело, но дом, похожий на этот? Даже когда машина отъехала прочь,
испустив маленькое облачко белого дыма, она увидела, что свет продолжает гореть
в этих немыслимых руинах. Светилось небольшое веерообразное окно над дверью в
центре веранды – свет исходил изнутри дома. Моне на миг показалось, что она
слышит нечто похожее на звуки радио.
Фонарь светил довольно ярко, но вокруг царила непроглядная
тьма. Здесь не было ничего, кроме этого фонаря и неясного, мерцающего света от
углей внутри падающего дома.
Боже правый! Мэри-Джейн даже не осознала, что проклятое
место повернулось вверх дном в ее отсутствие! Мы должны вытащить оттуда
бабушку, если предположить, что она еще не утонула без всяких соблюдений
приличия в этом забытом богом илистом болоте! Запах был самым отвратительным из
всех, которые ей приходилось ощущать. Мона взглянула на небо – оно светилось
розовым светом, как бывает в Луизиане. Исчезающие деревья тянули друг к другу
бесполезные маленькие ветки, чтобы соединиться вместе, и мох казался
прозрачным: бесконечные вуали из мха. Птицы… Подумать только, как кричат птицы.
Самые верхние ветки деревьев были покрыты паутиной. Интересно, это пауки или
шелковичные черви?
– Да, место и в самом деле очаровательное, – вслух
произнесла Мона. – Только вот этот дом, не собирается ли он перевернуться?
«Мама».
«Я здесь, Морриган».
Позади нее на дороге послышался какой-то звук. Боже,
Мэри-Джейн бежала к ней, одна, во тьме. Максимум, что она могла сделать, –
это повернуться с поднятым вверх фонарем. Спина болела теперь просто невыносимо,
а она не могла даже поднять что-нибудь или попытаться дотянуться до чего-нибудь
– могла только держать этот жуткий фонарь.
«А эта теория эволюции объясняет происхождение абсолютно
каждого вида на планете к этому времени? Я имею в виду, не существует ли второй
теории: возможного спонтанного развития?»
Мона потрясла головой, чтобы окончательно проснуться. Кроме
того, она не знала ответа на этот вопрос. Истина заключалась в том, что
эволюция никогда не представлялась ей логичной.
«Наука дошла до того момента, когда различные виды
верований, когда-то отвергнутые как метафизические, теперь снова считаются
вполне возможными».
Мэри-Джейн выскочила прямо из тьмы, она бежала словно
маленькая девочка, зажав в правой руке свои туфли на высоком каблуке. Подбежав к
Моне, она остановилась, согнулась вдвое, справилась с дыханием и затем
поглядела на Мону.
– Боже, Мона Мэйфейр, – произнесла она с
беспокойными всхлипами; ее смазливое личико блестело, покрытое тонким слоем
пота. – Я должна доставить тебя в этот дом, и немедленно.
– Твои колготки разорвались в клочья.
– Ну и пусть. Я знала, что так и будет, – сказала
Мэри-Джейн. – Я ненавижу их. – Она подняла ящик со льдом и побежала
вниз по пирсу. – Поспеши, Мона. Ты что, собралась помирать при мне прямо
здесь?
– Сейчас же прекрати эту болтовню! Малышка может тебя
услышать!
